Михаил Гиршовский - 2019. Сочиненное и найденное

Чернота – пыльной лампочки свет,
И чердак над площадкой ненужной.
Домик с садиком – тысячу лет
Мчался свет. А ведь это – окружность.

Площадь с ёлками и высотки домов
Четырех и пяти-этажных,
Снег крутИтся и вьюжится в памяти снов,
обнаживших забытый загашник.

Линий множество – плоскость и даже объём.
Место выжить или не выжить.
Вой позёмку крутИт и ночью и днём.
Всё.
Живём.
Навсегда.
Рифма – надо жить.

И список лошадей прочтён до середины.
И ставить нечего.
И с ипподрома прочь.
И снова час бессонный брошен в ночь.
Никчемные понты прекрасны и картинны.

***
Нас увлекает нарратив,
Рассказ со смыслами как будто
И пересказ прочтённых чтив,
Расписанный нам поминутно,

И порождает бурю чувств,
Задетых вспомненным событьем
В незнающем структур мозгу,
Всегда дрейфующем в подпитье.

Ну, так взлетай, ныряя в звездь,
Напейся вдрызг, храня рассудок,
Сквозь всё попробуй протрезветь.
Проснись, и будет тебе чудо.

Растёт из линии строки
Неведомо чего
Мне объяснять вам не с руки
Ей-Богу, это так,

Клубится чушь, роняя смысл,
Роится танец слов.
И автору не угадать,
Что вырастет из них.

Он чувствует чего-то там,
Вплетает это в звук,
Ему-то это хорошо,
А каково читать?!

Совет мой прост,
Как та мораль:
Игнор, расфренд
И бан.

Мы живы и после потопа,
Бухи и наги, как Ной,
Это нас дождалась Пенелопа.
Входи, только ноги омой.
Здесь воздух души,
Им и дыши,
Сияя босой головой.

Пока в судьбу мир не свернулся,
Пока дышу и «а» и «о»,
И бьется аритмия пульса —
Есть тот, кто знает: «Повезло».

Удачи полные штаны —
Смеялись, пили, танцевали,
Смотрели, забывая, сны.
Ах, трали-вали, трали Вали..

А выжив оттуда, откуда не знаю,
Ах нет, там не плохо, не знаю и хорошо ль,
Стараюсь понять простыми словами,
Что ж это, всё-таки, такое?

Наверняка тем, кто ест грибы и курит кальяны,
Это желанье известно, а не один только кайф.
А лучше всех это чувство знают
Закрытые в сумасшедших домах.

Не все же они косят от долгов и армии,
Есть же боги, наполеоны, гиганты —
Я встречал на улицах и тех и других и дружил.
И у них тоже у каждого свой мир.

А клубятся тела неотмаянных мною душ,
Словно Гаргантюа у Гюстава Доре,
Или Лотрековый Мулен Руж,
Или складки и линии у дерева на коре.

Ещё один пазл сошелся.
Ещё один друг – стукач.
Не гаснет от этого Солнце,
В горле не рвётся плач.

Привычка принять всё нормальным
Погодным, таким как есть,
Может быть и печальна,
А есть.

Мне бередит и бродит —
Зачем мне опять урок?
Чего-то в моей природе
Такое находит рок.

Господи! Как занудно-
Тоскливы эти пасьянсы.
Вечно, среди многолюдья,
Вышагиваю стансы.

я не верю в вечность тела
я не верил в вечность тела
я не буду в это верить
это вовсе ни к чему

есть бессмертия сценарий
его надо наработать
это память
но не обо
мне
обычном человеке

это вижу чую слышу
что ещё потом узнаю
я совсем не тороплюсь

это память
моя память
может быть бессмертной в мире
это смерть мне не убьёт

И на язык идут слова не те
А эти. И лучше промолчать, а не калечить
Обсценной лексикой людей, а в сущности – детей
Не выбиравших – ухнувших, как с горки, в вечность

Вы смотрите на хлеб и видите еду,
Готовую быть съеденной без масла.
А я сегодня ну, никак, —
Мне запах память отворил
И в детство и в стихи о детстве,
В которых этот запах смешан был с двадцатым съездом,
Со сказками в подвале про убийства,
Которые шептали мы друг другу,
Не отличая Черного Монаха от Сталина.
И слушая со страхами шаги
На первом этаже,
Как-будто те шаги из памяти родителей и дедов.
И тени от Луны и фонарей оконными решетками пугали,
А пуще шопот наш друг другу пугал нас.
А при чем тут запах?! —
А пахло хлебом, белым хлебом.
Такого мы не ели
Раньше никогда,
Круглый пышный, а вовсе не кирпичик.
И не хочу писать «двадцатый съезд» с букв прописных.
Пусть всё сольётся в строчке —
И переваренный без масла хлеб,
И съезды, съевшие своих же делегатов,
И вечное всплывающее нАверх
Всего, что переварено, но нЕ уничтожимо,
Джон Донн и спящий мир, и шествие.
Откройся мир за этим всем! – ты есть,
И только шесть проклятых чувств тебя скрывают верой.
Я есть – и это дверь. Иду.