Ты, наверно, обезумел —
вздумал мне грозить сатирой!
Да плевала я на это, разве кто ее прочтет?
Вас, поэтов, нынче в Риме
больше, чем в лесу сатиров,
А красавиц мне подобных в наши дни наперечет.
Что касается Катулла,
он довольно миловиден
И богат: вчера прислал мне в дар красивого раба.
Да и пишет он неплохо,
хоть, конечно, не Овидий,
Но вообще любовь мужская примитивна и груба.
Разве фаллоса ляганье
я сравню с касаньем граций?
Их персты подобны струям, а уста живей огня!
Так что тут тебе не светит,
будь здоров, ступай, Гораций,
Там Корнелия Метелла заждалась уже меня.
* гидрия – сосуд для жидкостей
Алкоголику Сократу
Нежной ручкой, фу-ты ну-ты,
В чашу я рецины с мятой
Подолью чуток цикуты.
Все твердят, что он философ —
Ха! Я лучше знаю типа:
Нищий! Дурень стоеросов!
Пусть же сладко спит.
Ксантиппа
Эклер, как увидел селедку под шубой —
Красива, богата, нежна, —
Так тут же воскликнул: «Мечта моя, люба,
Ты мне больше жизни нужна!»
Услышав призыв этот смелый,
Селедка под шубой взопрела.
«Вы слышали? – ахнули трубочки с кремом. —
Вот так развлекается нынче богема?»
«О, боже! – вздохнул потрясенный буше. —
Не знал я, что ты извращенец в душе!»
«Таких безобразий, – сказало безе, —
Не делали даже на Шанзелизе!»
Вотще! О селедке мечтая,
Эклер размягчался и таял.
Друг дружке шепнули морковь и свекла:
«Селедка влюбилась, любовь очень зла!
Их держит в разлуке условностей клеть —
О, как им препятствия преодолеть?»
А эклер и селедка в печали
Миру жалобами докучали.
И глотая отчаянья жижу,
Пели, страстью тревожа посуду:
«Я тебя никогда не увижу!
Я тебя никогда не забуду!»
Но фатум, смягчившись, помог их беде,
Устроив свидание им в животе.
Бри увидел Данублю
И сказал: «Я вас люблю!
Вы нежны и в меру стары,
Мы чудесной станем парой!»
Данаблю как фырнет: «Фу!
Залежались вы в шкафу.
Где же голубая плесень?
Без нее поклонник пресен.
Вам ли лезть ко мне в фавор?
И кумир мой – сыр Рокфор!»
Говорил печально веник:
– Стал я чистый неврастеник,
днем и ночью, я не вру,
всё тоскую по ковру!
Отвечал ему ковер:
– Экий глупый ты старпёр!
Нынче юный пылесос
целовал меня взасос!
Нет повести печальнее на свете
– Не слишком ли много крови?
– Не больше, чем у Шекспира, душенька!
Я любил у донны Риты
Очи, выю и ланиты,
Кисти, пальцы и запястья
Изучал я, полный страсти,
Плечи, спину и лопатки,
Ягодицы были сладки,
Бедра, лядвии, лодыжки
Повторял, как пастор книжку,
Икры, щиколотки, стопы
Были Меккой и Европой,
Каждый ноготь и фалангу
Я обследовал по рангу,
Мочки, перси и ключицы…
Был готов всю жизнь учиться,
Но вскричала донна Рита:
«Ай-ай-ай! – опять москиты!»
Хлоп! – и сделалось темно.
Тишь. Кровавое пятно.
Вот влюбленная Медея
Гостю говорит, краснея:
«Ради вас я, не жалея,
Позабуду отчий дом!»
Отвечал Язон: «Мерси вам!
Хоть, царевна, вы красивы,
Я забыл презервативы,
И приехал – за руном».
***
Вот милашка Дездемона,
Хороша, как Лиза Монна,
И подобного трезвона
Не заслуживал платок.
Право, было б большим благом
Ей отдаться гаду Яго,
Но тогда бы эту сагу
Изложить Шекспир не смог.
***
Вот красотка Беатриче,
Не имея воли личной,
Подчиненная приличьям,
Без любви вступила в брак.
Но добравшийся до Рая
Данте, через Ад шагая,
Обернулся, уповая,
Что исчезнет – не дурак!
***
Вот знакомая картина:
Расчудесною Мальвиной,
Что тиранит Буратино,
Увлечен поэт Пьеро.
Но ему любовь не светит —
Артемон ей на рассвете
Туш играет на кларнете,
А Пьеро попал в «зеро».
***
От красавчика Тезея
Ариадна, в дым шизея,
Минотавра-ротозея
Помогла прижать к ногт ю ,
А Тезей, удачу славя,
Девой овладел в дубраве
И на Наксосе оставил,
Парус поднял – и тю-тю.
Читать дальше