Весной у древней узловатой акаций встречаются в свете луны братья. Пегас прилетает весь в ранах от жестокости людской, обнимает чёрными крыльями белого скакуна, а Единорог в ответ слезами горькими заживляет раны. До утра они гуляют по кладбищу и молчат о важном. А весенняя луна играет им на призрачной скрипке с ликом чёрного черепа музыку вечности…
Есть ли в тебе тьма
Если в тебе чёрный цвет?
Разве нет?
Нет – это не ответ.
Есть ли в тебе червоточины?
Когти тоже не заточены?
Ангелы ночуют у обочины.
Если в тебе гниль и сор,
Прорези от бывших спор,
Демонов рой, то в зазор
Светит невозможный свет…
Если чёрного в тебе нет,
То как разглядеть контраст
Между белым и чёрным каст?
Моно не играет, не живёт тут.
Если ты – тьма, тебя уже ждут.
Говори то, что кипит внутри,
Не можешь – читай и смотри,
Не решился – пиши, но сотри.
Начинаем. Раз, два, три!
Без крыла как поэт без пера
Лошадь белая родила его
На исходе кровавой луны.
Облизала с любовью всего
Влажностью липкой слюны.
Вскормлен до рвоты туманом,
Сыт грехом пошлости до пьяна.
Любви добивался обманом,
Подливая красоткам вина.
Никогда никого не любил.
Слёзы лили во след. Всё бывало.
Сколько душ молодых загубил,
Но ему было скучно и мало.
Девки бредили, звали назад,
Восхваляли жестокого песней,
Но уже не горел ими взгляд,
Поиск жертвы куда интересней.
Сколько од написали о нём,
Сколько рифм перебрали, увы.
Наш Пегас спит в убежище днём
И не кажет на свет головы.
По ночам мужем входит в дом
К новой жертве искусства страстей.
Бог, поэт, нигилист и садом
Полон новых кошмарных затей.
На рассвете сменив ипостась,
Вновь крылатым конём улетит.
Дева плача, забыть всё клялась,
Ведь сообщество ей не простит.
Только он ей меняет геном,
Что под кожей напалмом горит.
Бог, поэт, нигилист и садом —
Неизвестный зоологам вид.
Власть тьмы
В очередь становилось отродье суккубов
У трона их пастыря, их вечного чёрного короля.
Асмодей брал их властно и до крайности грубо,
Для утехи и в наказание, воспитания для.
Задирали высоко в прогибе свои хвосты,
Там, где не было широко – становилось.
Демон, знавший грязь вязкую и степени чистоты,
Казнил их собою. Считают пусть за милость!
Рычал в вожделении пред одним лишь ликом,
Его представлял с каждой из хвостатых сук.
Хватал за косы когтями в порыве диком,
Что вздувались толстые вены на коже рук.
И только одна могла приручить его и остудить.
Спала мирно в белой сорочке. Над кроватью её распятие.
И эту невыносимую меру пришлось ему заплатить —
Невинная девушка – противоречие и неприятие.
Сукубы орали, от боли и усталости изнывая,
Проклинали причину их повинности хозяина ублажать.
Асмодей лютовал, сотую до души раздевая,
А хотелось ему ту смертную и единственную обожать.
Посылал к ней сук падших в белых хламидах,
Чтобы те у её окна поливали кусты чёрных роз.
Смотрел издали на спящую, а душила обида,
Вытекала из глаз его струйкой кровавых слёз.
И не видел никто, как клокочет огромное сердце,
Как вздымает спину горбатую бушующий Асмодей.
Он готов до костей перед тем распятьем раздеться,
Только чтоб провести одну нежную ночь с ней.
И решился. Ворвался в окно сквозняками,
Одеяло сорвал с постели одним движением.
Скользил под сорочкой пылающими руками
Пред полным стана любимого обнажением.
А когда предстала она голая перед ним, рыдал.
Шептала она молитву и крестилась тремя перстами.
Вынул из груди своё сердце и в руку ей дал.
– Любимая, эта пропасть всегда будет между нами. —
Смотрела она и молчала, билось сердце ещё в руке.
Он сгорал перед ней, дымились уже ключицы.
Надо сказать хоть что-то, но сухо на девственном языке,
А демон уже смыкал от боли свои ресницы.
Смотрела она как пылал он до пепла, серого праха.
Тогда она сердце тоже швырнула в тот костёр…
Представил всю эту сцену Асмодей и послал всё на хуй,
Чихнул и залпом огня дом этой девушки с планеты стёр.
Клубника
Замороженная клубника, крошки горького шоколада,
Лоскуты прошлогоднего лета, дары солнечного полотна,
Осыпающаяся под одеяло заоконных пейзажей прохлада,
Послевкусие полной безвкусицы в одиночной камере сна.
Нелюбовь
Читать дальше