Огурец на дощечке лежит
Да полбулки засохшего хлеба.
А в гранёном стакане дрожит,
Отражаясь, холодное небо.
Подоконник газетой накрыт,
Рядом кепка и мастерок…
Примостился тихонько и спит
В этой кепке лохматый щенок.
Мне запомнился простенький холст
В зале маленьком сельского клуба.
А быть может, он вовсе не прост?
И сюжет, может, вовсе не грубый?
О чём-то шепчут половицы,
Часы с одышкою стучат.
Портретов смазанные лица
С безликой важностью молчат.
Чуть тлеют уголья в камине,
И алый блик дрожит слегка
В хрустальном маленьком графине.
Портьеры лёгкая рука
Живёт в дыханье сквозняка.
Зовёт кого-то, опадая
Безмолвной тенью, замирая,
Вдруг прижимается к стене
И ждёт, когда вернётся ветер.
Она верна ему, верней
Любой жены на целом свете —
Он призрак жизни будит в ней.
От старых кресел пахнет тленом,
Медвежья шкура – лапы влёт —
Спит на полу. О незабвенном
Сверчок невидимый поёт.
Табачный дым плывёт клубами
И тает где-то там, над нами,
Под старой люстрой, что, сверкая
Из темноты холодной гранью,
Хранит в себе воспоминанья
О днях, которых мы не знаем.
И лёгким звоном провожает
Полёт времён, и дым, и пламя…
Из зазеркалья ночь глухая
Глядит безумными глазами…
А время движется, вздыхает
И замирает между нами.
«Ночь, больничный коридор, тишина…»
С трепетной благодарностью кардиохирургу
Василию Ивановичу Терещенко
Ночь, больничный коридор, тишина,
Я стою тайком, как вор, у окна.
Я у смерти жизнь украл. Повезло.
Лбом горячим упираюсь в стекло.
Тут в палатах столько боли лежит…
От дыханья моего мир дрожит
За холодным запотевшим стеклом.
Медсестричка на посту за столом…
Сердце бухает неровно в шунтах,
Запах смерти притаился в бинтах.
Грудь на крепкую затянута нить.
Но как здорово, как хочется жить!
Доктор, милый, ты воистину бог,
Ты отбить меня и вытащить смог
Из-за самой распоследней черты,
Той, где вечность, где венки да цветы…
И теперь вот я стою у окна,
Жду, когда с небес исчезнет Луна
И из пены золотых облаков
Солнца лучик мне подарит любовь!
Он подарит Утру Жизнь в тишине
И малюсенькую толику – мне…
«В тёмном перекрестии окна…»
В тёмном перекрестии окна
пауком,
Рядом спит Луна
с потолком.
Тяжко, как нарыв,
тишина болит.
У плеча волос грянул «взрыв» —
жена спит.
Где-то сдавленный вздох часов
или всхлип.
Эхо, отзвуки голосов,
двери скрип…
Друг за Радугу ушёл —
в звёздный дым,
До обидного ушёл
молодым…
И не в том беда, что мне
страшно спать…
А что к тризнам стал уже
привыкать…
В деревне называли нас «Буксирами»
(1976 год, деревня Бахмутово, Барятинский р-н Калужской области)
Тоненький дымок от сигареты
Да подслеповатое окно,
Жаркое, натруженное лето —
Память словно старое кино…
Синенький вагончик на две комнаты,
Улочка в роскошных лопухах…
Почему же вы мне так запомнились,
Почему откликнулись в стихах?
Ведь была же проза повседневная —
Труд с рассвета, плохонький обед.
Жизнь была совсем обыкновенная,
Без удач и без особых бед.
А быть может, было просто здорово!
Запах сена, вилы и стога,
Лошадёнка со спокойным норовом
В беленьких «чулочках» на ногах.
И родник под старою осиною
Да речушка в зарослях ольхи,
Женщина с тяжёлою корзиною,
Хриплые от крика петухи.
Зарево вечернее бездонное
И картошка с кислым молоком.
Деревушка серенькая, сонная
И стакан с поникшим васильком.
Да друзей весёлая компания.
Маленький студенческий мирок.
Вот такой, без громкого названия
Юности счастливый островок.
Любовь и жалость на Руси – синонимы от века.
Любили Родину и мать, жалели человека.
Мы тоже любим мать свою, детей и дом свой отчий!
Но отчего же сапогом мы всё святое топчем?
Забыта кровь, забыта честь и дедовы наказы,
Жиреют жадность, ложь и лесть и все пороки сразу!
Теперь предатели в чести – пируют недобитые,
А предков скорбные кресты лежат в траве забытые.
Ты отрекаешься теперь, ломаешь скрепы прошлые!
А я твержу: всё это ложь! Хорошая… хорошая…
Давно седая голова, а всё поверить не могу,
Что мы не вместе навсегда, и «жалость» в сердце берегу!
Читать дальше