Виктор Ростокин - Необжитые пространства. Том 2. Позаранник

Стариковские длинные ночи,
Снов раздерганных жуткий бедлам,
Разорвете вы душеньку в клочья,
Но я вас никому не отдам
До последнего сладкого вздоха,
До улыбки —
ей вечною быть.
Я не скрою, что с вами мне плохо,
Зато знаю,
куда надо плыть,
По какому разлучному кругу,
Где ни боли,
ни чувств,
ни беды,
Только плачет предсмертная вьюга
На виду у сиротской судьбы.

Снег неглубок, и чернобыль
На нем сурово обозначен,
Как древности скупая быль,
О коей уж никто не плачет.
Ан плакать некому, увы,
На много верст, до края неба —
Скулящий вопль сухой травы,
Его сейчас услышал где бы?!
Отбился рьяно от шоссе,
Побрел искать плетни и хаты.
Я бормотал:
«Ушли не все
Под холмик смурный и покатый,
Остался кто-то там живой
Меж звездной моросью и почвой
По крови, по душе родной,
Как я, судьбою опорочен».

Я уеду, может быть, сегодня,
Может, завтра.
Может, навсегда.
Даже если будет непогода
Иль случится гневная беда.
Ничего меня уж не удержит,
У крыльца не схватит за рукав.
Поздняя исполнится надежда —
Нажито в достатке много прав.
Собираю сумку исподвольки,
Самое насущное кладу:
Карандаш, бумаги белой дольки,
Все, с чем в дни текущие в ладу.
Не забуду захватить таблетки,
Ими хоть воспользуюсь навряд.
И на память от калины ветку
С корешком, «ТАМ» чтобы вырос сад!
Собираюсь, могучусь, вздыхаю,
Сяду сам на краешке стола —
Если кто-то планы разгадает,
То мои порушатся дела!

Пред ликом чистого листа,
Пред ликом Светлого Христа
Я жизнь провел в уединенье,
Не покидало вдохновенье
В суровом бытие моем,
Я страстью был одной влеком —
В строке молитвенной воспеть,
Восславить равно жизнь и смерть.
Я скудость хлеба и жилья
Не отвергал, как и земля, —
И ропот, и огонь грозы,
И зной в полдневные часы,
И хмарь предзимняя – в упор,
Поземки придорожный сор.
Стихии жесткие природы
Мой разум не смущали сроду,
Я на сближенье к ним шагал,
Как божий дар их принимал.
Я возвращался в угол свой,
Покойной представал душой
Пред ликом чистого листа,
Пред ликом Светлого Христа.

He принимаю я душою город,
Недужное обличие в дыму,
Вконец же поутратив свою гордость,
Я умирать притопаю к нему.
Не оттого, что будет там могила
Наряднее, в ряду крутых персон.
Я живописные утрачу силы,
Возобладает медленный уклон
Невольный – больше сельщине не нужен
Творец куплетов складных! «Не маячь,
Как вяз сухой, уйди с дороги, друже,
Уж так и быть, дадим тебе калач
Из новой ржи, фуражку нахлобучим
На голый череп, подтолкнем – прощай!
Нам самогонку пить гораздо лучше,
Чем лепестковый безобидный чай!»
Мне прочитают проповедь сурово,
Без скидок – ибо сам я коренной —
Те люди, кто не видели корову,
Не просыпались с раннею зарей.
Приспособленцы – таково их имя,
Сброд всякий из неведомых краев,
Губители земли и речек синих
И алчные грабители даров
Донскoй природы. Ратовать? Бороться?
Вовек поэт не отступал. И страх
Ему неведом. Но в стране поется,
Звучит иная песня на устах.
Она о чем? Она – рычанье, стоны
И вопли замогильные! Ей-ей!
И вот уже я в город мчусь в вагоне
Средь опустевших, брошенных полей,
На встречу не надеясь с малой родиной.
Да и она не думает о том.
А были, были мы когда-то гордые
И дорожили хлебом и стихом.

Колеса, будто кости перемалывают,
И кажется, расколется окно,
И родина, та кровная, та малая,
Влетит, чтоб быть со мною заодно.

Уж лишний раз из стен не вылезаю,
В окошко выгляну – и тем доволен я.
Пишу стихи, скульптуры вырезаю.
Кота поглажу. Пушкина читаю.
Жене скажу притворно: «Болен я».
Тем самым ей я нанесу обиду.
«Ну ладно…» – соглашаюсь.
И в рассеянности
Напяливаю треух и зимнее пальто.
И выхожу.
А с неба летний дождик сеет,
Земля парит, духмяное тепло
Струится ощутимо и блаженно.
Из-под стрехи выглядывает воробей,
Во взоре глаз – смородинки две нежные —
Мне пожеланье, чтоб я был храбрей.
Чтоб в темь не забивался, не смущался
Своей нескладности и бледности лица.
Чтоб с одиночеством больным расстался
И в духоте жилья не ожидал конца.
Философ-воробей, собрат потешный, равный,
И я ведь, как и он, непризнанный певец
И колгочусь впотьмах неведомом бесславье,
Для тонуса заваривая в чугунке чабрец.
Конечно, я треух, пальто в чулане сброшу,
А валенки швырну под самый потолок —
Пусть срок свой знают, ждут свою порошу.
Затем с крыльца подростком в лужу – скок.
Я с этих самых пор не стану жить укромно,
На пару с воробьем перепоем синиц!