И только ветер, басурман незваный,
ворвавшись, что-то рыскал ненасытно.
У кресла листья превращались в стаю
и губы вязли, терпки были мысли.
«Немного ветренности в мыслях…»
Немного ветренности в мыслях,
сухих, летящих красных листьев,
художника шаги и сон
еловых веток. А потом —
собрать в букет всё дотемна,
на стол игристого вина
поставить только для причуды.
Свечей не жечь, а верить в чудо.
Смотреть в окно и ждать тебя.
Вот ореол от фонаря
светлеет, право, от предчувствий.
Вдруг первый снег пошёл, как мюсли,
с листвой смешался и дождём,
кружит и вьёт под фонарём…
И только столб, дрожа во мгле,
на подгнивающей ноге,
чернел вдали и не дышал
и никого уже не ждал.
«Гуляй, мой стих, гуляй…»
Гуляй, мой стих, гуляй,
как гоголевский нос.
Среди кварталов май
меня загрыз до слёз.
Неси свой тихий бред,
до тех углов дойди,
где счастья больше нет,
одни дожди-дожди.
До слякоти в снегах
мешай земную быль.
Пусть свяжет мне уста
прогорклая полынь.
По щиколотку вброд.
Забудь, прости, прощай.
Плыл белый пароход.
Сиреневый цвёл май.
«Целый день барабанят дожди по стеклу…»
Целый день барабанят дожди по стеклу,
я в ответ по столу барабаню.
Поскучаю немного, а может, вздремну
на стареющем жёлтом диване.
Вдруг откроется настежь седое окно,
сердце махом зайдётся от миссии.
По столу словно выплеснул разом ведро
дождь сентябрьский с охапкою листьев.
И, смешав в суматохе весь куш из листвы,
вдрызг промокну от хохота осени.
И забуду на час, на мгновенье, что ты
далеко от меня. И за просинью,
у последнего облака, в смуте дождя,
прочитаю согласно пророчеству:
всё, что было и будет с тобой, без тебя —
лишь раскаянье, лишь одиночество.
«Любая душа состраданье…»
Любая душа состраданье
имеет, и плачет земля,
что гаснет в садах золотая
прилипшая к стопам листва.
И вздрогнув от сильного ветра,
порыва холодной души,
качается форточка неба,
галдят, оробев камыши.
Теперь собираюсь в дорогу,
куда меня путь приведёт?
Летите, крылатые дроги,
пусть стрелка часов подведёт
итог временной. Чу! Прощайте!
Молюсь за вас. Только луна
глядит на меня не мигая,
и будто она – не она.
Невольно канули года
В пространство жизни торопливой,
Беспрекословной и стыдливой
У зеркала – глаза в глаза —
Гляжу, как прошлое глумится
Над почерком былых побед
И отраженья яркий след
Слепит глаза, как око жрицы.
Ах, полно, жрица! Здесь лишь я.
Тебе ль вернуть шаги из детства,
Похожие на раболепство
В шуршанье строк календаря?
Сменить походку хватит ль сил?
И главное – удел наитий
Уже идёт своим событьем
Под трепетом святых кадил.
Река о прошлом – слог и стиль,
Пространство, время и отрада.
Что будет дальше? Дальше – дата,
Знакомый почерк, зинг и шпиль.
По трассе, развалиной старой,
Глотая тягучий бензин,
Трястись не устану и в мае
Опять зацветёт мандарин.
Вот так, помечтая в дороге
О гладкописи, в смысле дорог
Дышу, спотыкаясь, и полем,
Мерцая, дрожит огонёк.
А в старом заброшенном парке,
Где ждут и живут гаражи,
Усну безмятежно и сладко,
Как лошадь слепая во ржи.
Приснится мне сторож и флейта,
Поутру седой путевод
Укажет на трассу и телом
Куда-то меня понесёт.
«Я зависла на шаре воздушном…»
Я зависла на шаре воздушном
Между небом и краем земли,
И как в вакууме тесном и душном,
Мне не сделать движенья руки.
Что мне делать? Я в вакууме склянкой,
Стопорится улыбка в тиши.
Мне бы мумией стать египтянской,
Но она не имеет души.
«Не ты ли, мой вчерашний день…»
Не ты ли, мой вчерашний день,
Прохожий, суженый, насмешник,
Заброшенный нашёл скворечник
И слёзы лил за коростой?
Мне хорошо теперь, не скрою,
Прохладно, мирно, и кусты
Звенят от вечной мерзлоты
И веточки хрустят без боли.
«А я французское пальто…»
А я французское пальто
Не стану надевать по случаю.
Я погляжу в своё окно
И прослежу за тучами,
За стаей птиц, и вся листва
Вдруг хлынет жёлтым дождиком.
Там за окном – игра, игра
И всё, что летом прожито.
Читать дальше