Виктор Летцев - Исток. Южнорусская школа поэзии

Красуется, читает книжки
Про рыцарей и королей.
А молчаливые мальчишки
Уже записки пишут ей.

В записках бред. Как это ново!
Ответа нет. Посланье вновь.
И в воздухе витает слово
Еще незримое…

Знаю я ярость и мощь твою
когда ты обрушиваешься внезапно…
Знаю любовь твою
что расщепляет мозг
расплавляет сознание

Знаю гнев твой
что вздымается кровью
от лживого слова…

знаю тяжесть твою…

Знаю все твое
и этого довольно…

Это ты расщепляешь
замыкающиеся в темном

Это ты связуешь
рассеянное в сомнении

Это ты прорастаешь
в опустевшем сознании

Это ты мучительно прорастаешь
в замкнувшемся самосознании
Это ты светло прорастаешь
в больном сознании

Это ты неожиданно отступаешь
и отвращаешься…

память неожиданно отступает
и медленно отступает жизнь

Это ты объемлешь всё
Это ты прорастаешь во всем
Это ты всё во всём

А душа все летает туда,
И дрожит, и под окнами бродит,
Будто тать в ожиданье суда,
Где последняя ночь на исходе.

Разве можно так больно любить?
Разве свет не повинен смежаться?
Говорят: нужно память убить.
Что мне в том? Нам уже не расстаться.

Нам уже не проститься с тобой.
Это будет без времени длиться.
Выжжет сердце. Скрестится с судьбой.
И умрет. И опять возвратится.

Ни журавль, ни синица,
А доволен сам собой,
Хорохорится, ершится,
Побродяжка городской.

Сердобольная жилетка,
Да опасливый зрачок,
С ноготок грудная клетка,
Хвастунишка, дурачок.

Все б ему прыжки да прятки
По задворкам, по верхам.
С огольца и взятки гладки,
Сам встает, ложится сам.

День‐деньской одна забота:
Был бы цел да был бы сыт.
От призора, приворота
Сам себя заговорит.

Сам найдет себе горбушку,
Сам возьмет себе подружку.
Сам потужит‐погрустит,
Позабудет, посвистит.

Горчайший мой собрат и друг
Тишайший, ткущий под сурдинку
Созвучий вздорных полукруг,
Смятеннейшую паутинку,

Смотри! что лебединый крик
Звезда взошла в последней трети,
Скорбит пред вечностью старик,
А белый ангел двери метит.

И твердь сдвигается дрожа,
И вширь ложится книга жизни…
Семижды имени бежав,
Душа откроется на тризне.

В последней, смертной наготе
И прямоте. Крыла расправит…
И нам земные сны и те,
И те грядущие оставит.

И нет их слаще и страшней,
И жизнь глядит в себя, как в небыль,
И отирает слезы небом,
И белый город снится ей.

Свет ли слабеющий
Издалека?..
Круто на запад
Идут облака.

В дымке у края
Теряется след,
Ни возвращенья,
Ни памяти нет.

Ну вот мы с тобою и снова в начале.
Семь бед за плечами, как лучшие дни.
Скорей же упругий зрачок поверни:
Бог света лазурь отпирает ключами.

Смотри, как бестрепетно сосредоточен
Багульник, как легкий ольшаник лучист;
Как бабочка, дышит безоблачный лист,
В шелках беспризорный кузнечик стрекочет.

Войди в этот неотвратимый покой,
В отверстую музыку лада и света,
В живое блаженство пчелиного лета,
В бесхитростный праздник роскошно‐скупой.

Еще далеко до весны
И сны глубоки у природы,
А мы уже заражены
Безумием горшей свободы.

Так дети, ища новизны
И смысла в игрушечном мире,
Слагают бессчетные сны
Из кубиков ветхой цифири.

Но чудная птица живет
В прозрачном дому из кварцита,
Где вечный кончается счет,
И зренье, как сфера, открыто.

Утвердясь в нерушимом порядке,
Терпеливой листвы ученик,
Я к непрочному миру привык,
Как школяр наигравшийся в прятки.