Борис Фабрикант - Крылья напрокат

За бортом неба отблеск сонный.
Над судном снов летают сонмы
На тонких крыльях цвета ночи,
Внутри которых крылья дня.
Защитник – ангел теплоходный
Водой ночной, водой холодной
Разбудит вахту, брызнет в очи,
Добавит маяку огня.

Рассвет пылал каминным зевом.
Вода кипела. Но стеной
Набросил тень высокий левый,
И мы попали в мир иной.
Ни звука, всё вокруг померкло,
Во мраке замер теплоход.
Дул жаркий ветер, словно пекло
К нам развернуло чёрный вход.
А небо души ворошило,
Пришла гроза, гремели гири.
И наше судно «Ворошилов»
Блеснуло буквами «Вергилий»

Только тех, с кем улыбку начала дня
Разменял на весёлое небо златое,
В темноте усади у большого огня
И рассказывай детям простое-простое.

Что корням дотянуться до влаги – урок,
А листва из дождя будет радугу делать.
Где кончается лес, где у леса порог,
И кто весь белый свет красит в цвет этот белый?

И пока по земле добредёшь до воды,
И когда всё поймёшь и про цвет и про запах,
Кто-то тихо придёт на невидимых лапах
И отмоет лицо от вчерашней беды.

И пращу распахнуть, чтобы горы камней
Так травой обросли, как старинные горы.
И коней распустить, не высчитывать дней,
Слышать, лето ушло, и не знать, в год который

По дырявой воде до немытой дороги
Под нечёсаным небом горбатой грозы
От молочных болот до причалов безногих
Между криками сов там где лисы борзы

Вдоль разбитой ограды сгоревшего сада
Сквозь туман паутины цветное бельё
В старый дом где постель заросла виноградом
Хлев травой-муравой двор житьем и бытьём

В день восьмой понедельник нежданно-негада…
Со слезою блестящей как глаз на блесне
Под забытый напев племенного обряда
Всех родных и живых ты увидишь во сне

И рванёшься на запах цветущего сада
С отражением солнца столкнувшись в окне

Вдали промчался катер пробкой винной,
а подо мной прилив волною длинной,
я в Борнмуте, где с окнами над морем
под крики чаек, шум прибоя сплю,
из воздуха и слов стихи леплю.
А дочь моя поёт в церковном хоре.
Колокола, аббатству век десятый,
большие камни, от дверей правей
нарциссы жёлтые стоят толпой лохматой
у этой церкви голубых кровей.
Всё то же здесь. И время не течёт,
оно, как воздух осени, густеет,
И можно, дверь открыв своим ключом,
перешагнуть в столетие левее.

Я вырос из истории другой.
С монгольским игом и советской властью,
еврейским гетто, плачем за стеной,
и как примерить счастие к несчастью?
Да, всё пройдёт. Но, проживая век,
всегда во что-то верит человек.
Он, выбрав символ – мирную голубку,
придумал и стихи и душегубку.
Пока в себе раба и господина,
молясь во имя и отца и сына,
мы будем человечиной кормить,
то ни прощать не сможем, ни любить.

Всё разбивая, рвёмся на чужбину,
в разбитом мире можно заменить
осколки и свою сложить картину.

А можно и разбить и не сложить.
И не сложить. Как на блошином рынке,
в смешении антик и новодел.
Прохладной глины расписные крынки,
серебряные ложки не у дел,
державный Веджвуд, патина монет.
Пластмасса, поролон, картон, пакет

Мои друзья талантливее всех!
Они, как сказки первые, любимы,
Безгрешные, как первородный грех,
Назад в толпу никак невозвратимы.

Нас разметало и опять свело.
Невидимые глазом электроны
За нами носят вечное тепло
По старым адресам, как почтальоны.

Давно уже обжили наш вагон,
В котором всё друг другу рассказали.
Под лавкою забыт магнитофон,
Мы под него подружек целовали.

Мы все живём внутри календаря,
Где наше горе-счастье с лепестками
В гербарии хранится меж листками
Среды и четверга, и октября.

«Архипелаг». Высоцкий. Самиздат.
Мы на ночь детям пели Окуджаву.
И всё тайком. Привыкли, как всегда,