Говоря всему свету: «Я тобою любуюсь!».
Ходишь гулять на перекрестки улиц —
Там ты устраиваешь маленькие концерты.
Ты будто пришелец с очень доброй планеты,
Где никто никому никогда не умел делать зла.
Ты откалиброван и точен, словно шкала,
Что хранится в палате различных мер и весов.
Раcпахнув настежь дверь и, отпирая засов,
Ты всего на чуть-чуть приподнимешь завесу
В этот свой мир. Говоришь благодарность лесу,
Уходя туда, где другим тебя не догнать.
Но я всё же верю – ты вернешься опять,
И снова киты в тебе будут утром резвиться,
Ты станешь всё той же – большой и свободною птицей,
И девчонки вокруг, в покое оставив платки,
С трепетом станут касаться твоей руки.
На улице сильно похолодало —
Хороший хозяин собаку во двор не выгонит.
Я прячусь под стеганое одеяло
И жду до последнего – пока чайник почти не выкипит.
Наружу не хочется выбираться —
Делать что-то, опять же – к чему-то стремиться…
Жизнь репродукцией ренессанса
Привела меня к примитивной домашней виселице.
Усталость наваливается камнем,
Висящим на шее, тянущим прямо ко дну —
И объяснить это всё маме
Я до сих пор никак, убей, не могу.
Журавли?! Мне достать хотя бы синицу.
Или любовницу… Хоть стереть бы с чайника накипь!
Я сижу и курю на кровати. Мне тридцать.
Мое имя по-прежнему значится Павел Шалагин.
«Смотри, листва летит вверх», —
Ундина смеется.
И её звонкий смех
Достигает глубин колодца
Души моей.
Эту простую картину
Пальцами на мокром песке рисует Ундина.
Она танцует, как солнечный зайчик, пылая.
Хрупкая, словно ваза династии Мин, и такая же дорогая.
Я люблю ее в сентябре так, как не любят в мае —
Самозабвенно,
Искренне
И души не чая.
А мы пьем чай в нашей продрогшей квартире,
Собираем мои стишки в папку, квасим капусту гирей,
Развешиваем фотки по стенам. И нет больше в мире
Никого, кто был бы так счастлив. Я будто в тире
Попал в десятку даже вовсе не целясь.
Несу околесицу, несу какую-то ересь,
А она улыбается, глядя, как смотрят дети,
Которые точно знают что-то о вечном лете
Где все всегда радостны.
Она моя половина.
Только она – моя неземная Ундина.
Сводит меня с ума [она это умеет!].
Слушает этот стих и внезапно краснеет.
Сладкая, как малина
(Ундина!
Ундина!
Ундина!)
Кожа её пахнет рассветом.
Ундина раздета,
Прекрасна и неповторима.
Проходит три года. Всё также со мною Ундина.
Мы ходим осенью в парк и бросаем листья.
В голову лезут совсем безобразные мысли:
Любить её прямо тут на листве.
Осень резко кончается в ноябре,
И мы, кутаясь в плед,
Плотнее жмемся друг к другу.
Я беру теплый след, беру её тонкую руку,
Смотрю ей в глаза: «Ты станешь моею супругой?»
Она молча кивает. А за окном воет вьюга.
И мы с ней вдвоём у этой вьюги в плену.
Я ухом своим аккуратно припал к животу:
«Послушай», – очень нежно шепчет Ундина.
Через год беру на руки нашего с нею сына,
Сын также смеется, как смеется в ответ ему мама.
Я люблю их.
Люблю их вечно!
Люблю упрямо!
Люблю их так, как никого на свете!
Следом за сыном ещё появляются дети,
И в тот же парк с ними ходит гулять Ундина.
У нас новый дом, у нас дорогая машина…
Я говорю ей на ухо: «Видишь, листва летит вверх».
Она целует меня.
Она по-прежнему лучше всех!
Знаешь, малыш, я в обиду тебя не дам.
Хоть ты и с виду крут, как последний мамонт,
Ты в жизни был довольно жестоко обманут,
Ибо не знал, что Рай должен строить сам.
Когда-нибудь в реку времени точно канут
Боль и обиды, и прочий ненужный хлам.
Мне бы не стать одной из печальных причин
Опыта преждевременного взросленья —
В детстве ведь всё куда проще: «мухи-варенье»…
Сейчас липосакция, ботокс и вечером крем от морщин:
Плачешь в подушку, пишешь стихотворенья,
Но этим не привлекаешь нужных мужчин.
А ты ничего. Не ботан и вроде не мачо —
Что-то посередине, с уменьем держать удар.
Для романа с тобой нам бы точно стал тесен бульвар,
Будь я немного моложе. А будь я богаче,
То за каждую ночь я платила б тебе гонорар.
И всё бы у нас сложилось, наверно, иначе.
Читать дальше