Елена Щербакова - Легким ветром

«Злая шутка! – думала я. – Интрига судьбы, опасная игра, вирус жизни».

«Я» смотрело теперь прямо на себя в зеркало:

– Видишь, это такой человек. Какая разница, кто он – африканец, китаец, эскимос, европеец. Это уже уравнение на обе стороны – с запада на восток, с севера на юг, долгота и широта ходят по параллелям, как «я – это я».

28.06.17

Растет у самой дороги старая пышная слива, большие сочные плоды дает она каждый год. Рядом дом, там живет Петр Григоров. У него большое хозяйство, собаки, он читает книги и любит критиковать. Такой дотошный человек этот Григоров. Страсть у него до литературы. Сам-то не пишет ничего. Но есть у него друг, писатель Никитин Павел Семеныч. К нему он всегда на «вы». Частенько он приглашает его, как старого приятеля, посидеть у сливы, поговорить о том о сем и о чем-нибудь между делом тоже. Давно их дружба крепко завязалась, не разлей вода. Только один его сосед Иван Федоров, любопытный и страшный ротозей, постоянно вставляет свои вопросы, когда приятели отдыхают вместе. Продыху от него нет, зануда такая, как говорят некоторые, не человек, а заноза.

Каждая встреча друзей не просто абы-кабы, а целое событие, будто они полжизни друг друга не видели или съехались из какой-либо непроглядной дали.

Это и понятно: каждый своим занят, а дружба – это нечто особое, что-то вроде церемонии. У каждого своя церемония: маленькая, большая, настоящая или вроде некой игры, может даже детской, а может, рисковой и опасной.

Вот снова поспела летом слива, вышел Петр к дороге посидеть, а сам Никитина ждет, писателя своего знакомого, и просит его посидеть с ним рядом.

Вот сидит Григоров под сливой, а рядом ручей подмывает дорогу и журчит, так и заслушаться можно. И вдруг среди шума неясно кто-то говорит:

– Уж очень ты официально. Как на пенсию ты вышел, министр бы из тебя отменный стал. Строг из тебя отец.

Петр поднял голову и обрадовался. Перед ним, будто само явление, прямо, как стена, стоял Павел Никитин.

– А-а-а, Павел Семеныч. Заходи, отдохни со мной. Давно не видал тебя, заработался ли? Что у тебя за станок такой?

– Писательский, все бумаги одни шелестят, шелестят.

– О чем ты все? Как бы судьбу свою не прогадал.

– Она, и так одна бумажка.

– Бумажка-ромашка. Строчишь ты за своим станком, как из пулемета.

– Да, крошить почемучек я давно умею. Будто мишени, сбиваю их: «А судьи кто, а судьи кто?» Вот завел себе Гаврика. Каждый день теребанит в оконную раму про свою почту. Одно и то же, одно и то же.

– А ты дай ему поклевать. Почувствует, какой твой хлеб.

– Устал.

– Лучше расслабься, поболтай. А-то только занят. Я-то давно за ворота не выхожу, возле своей сливы отдыхаю. Люди не промах. Вот так жизнь и парится, что жарко, наверное, и там, на верхах, такое же вроде.

– И ты проветрись.

– Ну, рассказывай, какой ты теперь.

– Вот ты просишь меня – расскажи. А у меня не все так гладко, как может показаться на первый взгляд.

– Все равно рассказывай! – стал настаивать Петр.

Павел вздохнул и начал:

– Вот сижу я за столом, как на вышке, на пике ее, и со страхом смотрю вниз, где творятся ужасы, мучения. Много загублено людей. И сам страдаю от этого. Кто поднялся на ту гору, тот и писатель. Такая зоркая он птица. Да в небе-то корма нет. Вот и спускается писатель на землю, чтоб покормиться, а потом опять за перо.

– Хищный ты до своей работы. Хоть бы одно свое перышко обронил, чтобы знать, какое оно. Своих-то птенцов давно летать обучил?

– Думаешь, легче от этого, когда в мире все одинаковы перед Богом?

– Чего болтаешь? Лучше бы занимался делом.

– Хочешь, чтоб я ушел надолго ото всех, заперся в свой угол за бумагами?

– Да, потом набегут журналисты, корректоры, редакторы. И станут отмывать тебя дни и ночи, дни и ночи. Это я помню. Столько было шумихи во дворе, целый переполох. Все думали, свадьба. А там одни бумажки по свету разлетались.

– Целые года продолжался переполох.

– Вот-вот. Большой ворох мусора выбросили за делом.

– Это больно. Своя тельняшка ближе к телу. А тут каждый просит ее поносить. Поматросит, ну и бросит, получается.

– Да все это вроде сказки.

– Теперь это сказки. А кабы надеть ту шкуру, посмотрел бы я, как звать на помощь прибегут. «Полундра-а-а!!!» – вот что это такое.

– Думаешь, я смог бы?

– Не каждый выплывет на берег после такого кораблекрушения.

– Ведь такая мойка на кораблекрушение не похожа. Ведь любопытным только из-за зеркала видно было.