– Матушка-Родительнца, помози намъ, бѣднымъ, нагимъ, хромымъ. Обездоленные, мы не требуемъ: мы просимъ. Сіи, – говорилъ онъ, указывая въ сторону рынка, – боговъ забыли. Ты имъ ниспошли бѣдъ, да знаютъ богинь, милостивыхъ нашихъ заступницъ. Обидь обидящихъ и низвергни низвергающихъ, о Ты, Мати всего сущаго, Дѣва Премудрая, Чистая, Высочайшая. Вступись за насъ, о, вступись.
Иные изъ нищихъ лицами озлобленными глядѣли на площадь рыночную, и выдвигали носы, и тыкали пальцами въ сторону обидчиковъ. Иные попрошайничали во имя Великой Матери. – Ничто не напоминало адъ лучше, чѣмъ сія пародія на рай, ибо раемъ кажется минойскій Критъ тѣмъ, кто во времена оны тамъ не жилъ.
Въ это же время проходилъ по площади и М. Онъ направился прочь отъ суеты, удаляясь отъ міра и мира, – ближе къ немолчношумящему лазурному морю. Возлѣ дома нѣкоего виднѣлася: собака, больная и злая, воющая порою отъ неизбывной боли собственнаго существованья. Возлѣ хозяйка, вышедши изъ дому, выплескивала помои, бранясь и причитая. И слышались стенанія человѣческія, стенанія вечностраждущихъ исчадій дольнихъ сферъ. Крѣпчали жары, рожденные жестокимъ Солнцемъ.
Шедши, М. думалъ: «Всегда, всегда былъ стенающій, горестный и гореродный сей людъ, всегда; всегда было горе, разлитое по человѣческимъ судьбамъ, и безъ того скорѣе горькимъ, нежели сладкимъ; и печали, и нищета, и всѣ гнусныя сіи лица. Всё повторялося, вертѣлось возлѣ точки незримой. Всё повторялося…и будетъ повторяться вовѣкъ…О поступь дней и годинъ! Гнетъ – и здѣсь, и тамъ: вездѣ. Пройдетъ десятокъ круговертей Колеса Бытія – и всё то же: ложь, словно язвящая чадъ рода людского, повязанныхъ между собою, да бѣдность крайняя, жестокая въ силѣ своей, облаченная въ ризы ложныя…всё – прахъ. О духъ мой! Обезличили меня бѣдные духомъ, но нынѣ я таковъ, каковъ я есмь: благодаря себѣ самому и Ей».
Скорбь и боль исходила отъ лика его. Темнолонный Критъ щерился бездною, оскаломъ звѣринымъ. Казалось ему: пространство вперило очи: въ него.
Мраморно-блѣдная скорбь въ грязно-сѣро-бѣломъ своемъ одѣяніи и понурая ея тѣнь лежали на всѣмъ, что только видно было глазу, и мѣрно пѣло сердце скорби; вездѣ, вездѣ царила несвобода, черная – какъ ночь, вѣчная – какъ тьма; тоска была разлита по бытію, и, предавшійся печалямъ многимъ, хмуро взиралъ на М. день…
Изнеможенный, снѣдаемый скорбями, заточенный въ печаль, герой младой присѣлъ и возрыдалъ, истомленный мыслями такого рода. И былъ онъ вдали отъ нечестиваго дыханья неистовствующей въ своемъ безсиліи черни и жрецовъ пустословящихъ: жрецовъ божествъ земныхъ, служащихъ богу слѣпому. Былъ онъ вдали отъ сильныхъ міра сего, богатыхъ, знатныхъ, ибо и ихъ вѣянія были герою чистому непріемлемы: вѣянія съ припахомъ алканья лишняго злата и сребра, ѳиміама и амброзіи, камней драгоцѣнныхъ, малыхъ и большихъ. Окинувъ зракомъ гордымъ пространства окрестныя, изрекъ:
– Надежда моя, казалося, во прахъ низложена; и мечта едва жива. Я не творилъ зла, не созидалъ боли: я чистъ, я чистъ, я чистъ. Но да буду я не чистъ во вѣки вѣковъ: для прислужниковъ божествъ слѣпыхъ и рабовъ, – я, скиталецъ, тронъ чей – небеса вечнолазурные, а не земля. Важнѣйшее дѣется вдали отъ суеты, въ тиши, и се – гряду тамо.
Темной и жестокой казалася М. критская жизнь. Уходилъ онъ прочь отъ смрадныхъ сихъ мѣстъ, но еще долго слышалъ онъ «Богиня-Мать, рождающая всѣхъ и вся, всѣхъ и вся пріемлющая въ лоно свое, заступница, отжени…помози…» да звуки ударовъ плетьми да палками; и невѣдѣньемъ слѣпымъ полнилося пространство. Всё словно просило его проснуться ото сна именемъ жизнь. Ежели онъ бы прислушался къ велѣнію тѣла, онъ бы бѣжалъ: въ лѣса, поля, къ морю, въ море, на гору, подъ гору. Но въ это время онъ по волѣ собственной дозволилъ себѣ впасть въ руцѣ если не тѣла, то души: шелъ онъ куда глаза глядятъ: прочь отъ міра. Увидавши далече море, слѣпящую его бѣлизну, онъ вспомнилъ и, глядя на Востокъ, воскликнулъ:
– Тамъ, тамъ было еще хуже. Если здѣсь скотство, покорное и смирившееся (ибо сбросивъ цѣпи плоти, они не сбросили цѣпи духовныя: они возстали плотью на плоть, но духъ ихъ скованъ, какъ и прежде, ибо въ нихъ нѣтъ духа), то тамъ – адъ. Если здѣсь Жизнь претворилась въ торжище, то тамъ она помои огненные. О усталое многохраброе мое сердце, скоро, скоро вернешься ты въ землю обѣтованную: въ небесную обитель. О, нестерпимо, нестерпимо, Отче, всеведающій, неузрѣнный, неизглаголанный, яви, яви Свѣты всепронзающіе; ниспошли мнѣ силу величайшую сообразно твоему величеству. Ибо нѣтъ силъ, нѣтъ силъ для вящаго.
Читать дальше