Что-то стал я разбит и болен,
Выпадает из рук света нить,
Снова слышу звон колоколен.
Сколько мне суждено прожить?
В думах тягостных трачу я время
Что в конце меня ждёт – не пойму.
Что познать в этих муках сумею
И открою себе самому?
Никому не несу я счастья,
Лишь несчастнее делаю всех,
Только годы летят ежечасно
И неслышно ложатся на снег.
Я во сне увидел
Нашу жизнь с тобой:
Ты за мной бродила
По земле чужой.
Вместе б нам остаться,
На свою беду,
Жизнью я швырялся,
Всё забыв в бреду.
Дни в тумане были,
Ближе сделав срок,
Ты ушла в бессильи
Разделить мой рок.
Всё пройдёт, я знаю,
Это только сон,
Явь – страна другая,
Здесь другой закон.
В начале года все к нам были строги,
И трепетали юные умы.
Но на занятьях Ваши монологи
Позднее стали юмора полны.
Страх утихал, внимая тем рассказам,
Что были средь примеров на доске,
Но видел я в них душу раз за разом…
И сохранил на выцветшем листке.
К кинофильму
«Тот самый Мюнхгаузен»
Рок тебе отмерил,
Правду говорить,
Я тогда поверил,
Что так может быть.
Ты умел, мечтая,
Сосчитать года,
И что дней в том мае
Было тридцать два.
Был процесс, и дело,
Судий разговор.
«Глупо и незрело»
Вышел приговор.
Ты сказал, взирая,
«Смейтесь, господа»,
И что дней в том мае
Ровно тридцать два.
«На стогах видно снежную изморозь…»
На стогах видно снежную изморозь,
Тихий ветер поник головой,
Стало мне то и дело видеться,
Что я тоже, как ветер, седой.
Мнится мне, что бояться и нечего:
Словно всё пролетело прошло;
Мне бы только музы, мне венчанной,
Не отдать за успеха вино.
Я стихи-то писать только начал,
В голове неподъёмной шум,
На деревьях синицы плачут,
Не сумев взвеселить моих дум.
Разошлись тёмны тучи над рощами,
Только редкие облака,
Яблонь чёрных усталые мощи
Жаждут солнца издалека.
С глазами побитой собаки
Несёт свой тоскливый удел
И жизни не нужной остатки
В вине утопить захотел.
Оставлен и брошен всеми,
В нетопленой комнате спит.
Промозглое утро в похмелье
Болезненно в окна глядит.
Закутанный в грязную простынь,
Он дышит с трудом на окно,
И день – новый шаг к погосту
Опять пред глазами его.
Потеплело в груди, оттаяло,
Предвкушая жизни печаль,
Где-то виолончель усталая
Мне поёт про дальнюю даль.
Отступила зима угрюмая,
Растопила весна небосклон,
Отдыхает дорога безлюдная,
Лишь вдали бубенцов лёгкий звон.
Путь свой начал я спозаранку
А теперь вот смотрю в окно.
Я смотрю, а герань в синей склянке
Мне дарѝт своих листьев тепло.
Подошёл ко мне старый хозяин,
И завёл со мной разговор,
Расспросил, чем я с юности занят
И что в жизни менялось с тех пор.
Сам поведал, что уж три года,
Как вдвоём они с дочкой живут,
И что реже по этой дороге
Ямщики свои тройки ведут.
«Был я молод и счастлив на свете, —
Обронил мне старик между дел, —
Но разъехались старшие дети,
А три года назад овдовел».
И живут они с дочкой тихо:
Она ходит к обедне в село.
Ну, а он мастерит утварь лихо
И везёт продавать на паром…
…Вот и вечер. Усталые лошади
По кормушкам овсом шуршат,
И кибитки моей профиль чёрный
Отразил на земле закат.
Клонит в сон после травного чая
И путь дальний дает себя знать,
Но рассказ старика вспоминая,
Я не мог уже крепко спать.
И, укрывшись плотней одеялом,
Я всё думаю: «Почему
Свою душу открыть тем, кто рядом,
Тяжелей, чем далёкому?»
Завтра снова пущусь в дорогу,
Только солнце выйдет в дозор,
За окном меркнет день понемногу,
И луна заглянула во двор.
«Проснулось солнце за домами…»
Читать дальше