Путь далёк мне до Вас, до весны, до добра,
А расстались мы будто вчера!
Морозного узора полудрёма,
Сиреневые блики на окне.
Как призрачно, тепло и странно дома,
И я одна, и очень грустно мне.
Я память слушаю, реальность забывая,
И слёзы не смываются мои.
Жизнь мёртвая и смерть живая —
Туманно перепутались они.
И липнет к потолку лиловое распятье,
И шаркают минуты на часах.
Незримой мамы свадебное платье
На звёздных колыхается весах.
Вспомнил ты: цыганка ворожить
По ладони стала на рассвете, —
Предсказала: «Долго не прожить
Силачам и бунтарям на свете».
Это было так давным-давно,
Что, казалось, навсегда забылось.
Словно крест, больничное окно
На снега от сердца отдалилось.
Ты сказал: «О, вьюга, не дразни
Ты меня метельной белизною,
Сочтены мои земные дни,
Болен я и телом и душою.
Я хотел бы, как и ты, летать,
Не жалея светоносных крыльев,
Я хотел бы дух свой испытать,
Посмеяться над своим бессильем —
И увидеть самого себя
В звёздной торжествующей юдоли, —
Широко и пристально любя,
Навсегда избавиться от боли».
«Когда отец и мать безжалостно исчезнут…»
Когда отец и мать безжалостно исчезнут
Во глубине веков,
Случится неизбежное:
Заговорит цветок.
Ты – к моему одиночеству —
Только покрепче прижмись:
Может быть, биться захочется
Сердцу, забывшему жизнь.
В сказочной дымке – певучее,
Звёздное лето в глуши, —
Звёздочки счастья, падучие
К тайнам влюблённой души, —
Искорки смеха наивного,
Юбки, порхнувшие в пляс,
Лучики взгляда призывного —
В чуткий предутренний час, —
Тихое конское ржание —
За растворённым окном.
Страстная дрожь обожания —
Править бедовым конём, —
Ветви деревьев шептальные,
Жарко дурманящий стог,
Кладбище – близкое ль, дальнее…
За поворотом дорог.
Что-то ещё запредельное, важное,
Вспомнить боюсь…
Словно бы песнь колыбельная,
Снится всю жизнь Беларусь.
Ты – к моему одиночеству —
Только покрепче прижмись:
Может быть, биться захочется
Сердцу, забывшему жизнь.
Посвящается драматургу Анне Машутиной-Яблонской
Проскочи, самолёт, необъятную тьму,
Положись на звезду путеводную,
Приземлись на желанную сердцу весну,
Даже в эту погоду нелётную.
Океан ли небес окружает тебя,
Или ночь подступает бескрайняя,
Одинок ты, могучий, невольно грустя,
Как сторонушка самая дальняя.
Под тобою клокочут моря,
Страны сходятся непохожие.
Ты, над суетной жизнью паря,
Веришь в мир и доверие всё же.
Но однажды в небесном пути
Слёзы тайные ты ощутил:
По душе они женской катились —
И в тревожную мысль превратились.
Это было прозренье почти…
Взлёт предчувствия подлой судьбины.
Как хотел ты сказать: – Проскочи,
Будет взрыв на пути у любимых!
Я узнала картину. По пустоши этой
Долго-долго я шла в прошлой жизни своей.
Божий храм от печального лунного света
Стал в дали незнакомой видней.
А что было потом – не могу я припомнить:
Гибель в трудном пути иль приход в монастырь.
В хрупком облаке, словно молитва в часовне,
Одинока луна. Ночь сошла на пустырь.
Где, в какой же стране, та обитель святая?
И какой мне мерещится сумрачный век?
Словно ангел-хранитель, луна наблюдает,
Как в картину незримый вошёл человек.
Друскининкай! Твоих снежинок – море,
То быстро, то медлительно летят.
И отражается парящий свет во взоре,
Когда они ликуют и грустят.
Я можжевёловый расхваливаю воздух —
И вслушиваюсь в говор прибалтийцев.
Он – музыка: в высоких гласных – сосны,
В созвучиях – морской прибой, граница.
А берег Немана прочерчивает путь
От гулкого великого костёла —
До русской церкви, где вся роскошь – суть
Молитвы у церковного престола.
Загадочные лебеди в реке,
Не двигаясь, внимают снегопаду,
И пишет жизнь в своём чистовике
О лебединой верности балладу.
Друскининкай, ты сердцу очень дорог,
Но к тихой русской церкви подходя,
Я разглядела в капельке дождя
Свой волжский приближающийся город.
Рыжий застенчивый ельник,
Мякиш земного покрова;
Мелкий ершист можжевельник,
Воздух струится лилово.
Читать дальше