Борис Вольфсон - Канатоходец, или После постмодерна

А теперь зачехли окуляры Цейса:
то, что ты разглядел, – миражи и ложь, –
и отставь ружьё, во врага не целься:
всё равно в себя попадёшь.

Самолётик выкрои из газеты
с описаньем гибельного пике.
Не жалей, что слова подобрал не все ты:
всех, что надо, нет в языке.

Мысль шуршит в мозгу, будто мышь в подвале,
но не просит крошек с твоей руки.
А понять друг друга уже едва ли
вы смогли бы – так далеки.

Так что боль уйми и начни сначала,
в воду брось ключи, а не горсть монет, −
уплывай, забыв даже вид причала,
зная, что возвращенья нет.

Мне кажется, должна быть рифма личной,
хотя бы даже старой и затёртой,
но именно в твоём стихе не лишней, −
иначе стоит обойтись без рифмы.

Ну да, без рифмы, а порой – без метра:
его нарушив, я учусь дыханью
свободному у – что там в рифму? – ветра
или – без всякой рифмы – просто жизни.

У жизни, у её многоголосья,
у детворы, ликующей на горке,
учусь скрипеть, как санные полозья,
или галдеть, как воробьи и галки.

Но, принимая рифму на поруки,
я не готов предать её забвенью:
стихи без рифм и ритма не упруги
и рыхловаты – могут развалиться,

как снежные размокшие кулёмы.
А я лопаткой рифмы их трамбую
и воздвигаю прочные хоромы, −
но рифму выбираю не любую.

Нужна мне рифма личная, родная,
такая, чтоб фонариком горела
в конце строки, кричащая: «Одна я!
Возьми, я для тебя не устарела!»

Погода, как всегда под Новый год, ни к чёрту:
дождь переходит в снег, а слякоть − в скользоту.
Но я не подвожу, добавив смог в реторту,
алхимии своей финальную черту.

В пульсирующей мгле не позабыл про цель я
и что эксперимент ещё не завершён.
Я на двоих делю густеющее зелье −
замешанный с утра магический крюшон.

Он в меру охлаждён, но обжигает душу,
и в меру ядовит, но нежен аромат.
Я ложкой в нём ловлю то ананас, то грушу,
чтоб, выпив, закусить сей несмертельный яд.

Прошу тебя, допей бокал свой, не робея,
без тоста – просто так, ведь мы давно свои, −
чтоб ты смогла сильней, а я − чуть-чуть слабее, −
и, значит, наконец сравнялись мы в любви.

Отравлены − слегка, но, вырвавшись из плена,
мы выправить смогли наш перенедолёт…
Мы живы, мы нашли друг друга во вселенной,
где мокрый снег пуржит, и дразнит гололёд.

Кто ты – Клио или Тáис?
Кто я – Сет или Абросим?
Молча пальцами касаясь,
даже имени не спросим.

Жизнь прошла, иссякла квота, −
как понять теперь, не зря ли?
В напряженье поворота
мы друг друга потеряли.

Но воскресла нить живая
в древних зарослях растений.
Там, про время забывая,
мы с тобой скользим, как тени.

Облака меняют лики,
и ветшают пирамиды.
Отражаемые блики
от меня как дар прими ты.

Будто свет во тьме колодца,
не смиряясь с расставаньем,
пусть навеки остаётся
нежность радужным сияньем.

В тот же час на том же месте
пусть возникнет жизнь иная,
где мы снова будем вместе,
имена припоминая.

Как неизбежность пораженья,
а в сущности такая малость −
взгляд, требующий продолженья
того, что и не начиналось.

От бесполезности сближенья
защита, ласковая шалость −
взгляд, требующий продолженья
того, что и не начиналось.

Взгляд, только взгляд, прикосновенья
не ищущий и не просящий,
врасплох, на грани откровенья,
как дождик, тихо моросящий.

Потерянный и непохожий,
по капле мёда или яда,
ответный взгляд, как след на коже
от ускользающего взгляда.

Оно бывает разным,
но линейным –
нет, никогда!..
Я говорю про время.

С чего вы взяли, что оно такое?
Придумали стрелу, какой-то вектор,
прямую начертили по линейке
и циркулем разметили отрезки,
на равных расстояниях расставив
ряд целых чисел?

Лучше бы спросили
у физиков, поэтов и влюблённых,
у пьяных, у спасающихся бегством
или у тех, кто их догнать хотел бы,
или у тех, кто долго писем ждёт…