Андрей Милованов - Над нами Бог, в прощеньи сила…

В концовке рамки, извещение,
Что умер член, оповещение,
Прискорбье из глубин достали,
Про Бога там не вспоминали.

Закончил «Правду» я читать,
В душе своей не мог понять,
Ни строчки нет там из романов,
Лишь бред речей политиканов.

Опять нас в строй, уже привычка,
Сержант читает перекличку,
Фамилию слышу я свою,
На ужин топаем в строю.

В столовой та же процедура,
Железо к пище, гарнитура,
Солянка в котелке мясная,
На запах так она, пустая.

Но голод не родная тётка,
Гарнир, варёная селёдка,
И аромат меня пленил,
Изыск желудок отменил.

Поел тогда одну солянку,
Парням селёдку, на делянку,
Чай с сахарком попил вприкуску,
Хлеб серый скушал на закуску.

Я от еды не делал драмы,
Я вспомнил дом и ужин мамы,
Морщинки вспомнил на руках,
Суп свой любимый на грибах.

У нас армейская стихия,
На ужин смотришь – ностальгия,
Где колбаса и сыра скрутки,
Паштет дешёвый где из утки.

Блины где с вишнею, с вареньем,
Нам в детстве были угощеньем,
Котлеты где и где салаты,
Их нам не есть пока, солдаты.

Нам целый день в мозги вбивают,
Что в службе тягости бывают,
Нас покрывают всех здесь лестью:
Преодолеть их нужно с честью.

Как тягость здесь преодолеть,
Баланду эту как терпеть,
Когда желудок мой свободный,
В нём мяса нет, и он голодный.

Команда «Встать!» нас вновь пронзила,
Кричит сержант её, верзила,
В строю на плац, на марш идём,
«Не плачь, девчонка» мы поём.

Не скучно было чтоб бойцу,
Три круга с песней по плацу,
Девчонка та нас не услышит,
Дай Бог, письмо она напишет.

Затем в казарму на поверку,
Каптёр снимает с шеи мерку,
Есть острый у иглы конец,
Даёт из ткани образец.

Подворотник, пришитый к стойке,
Снять нужно, постирать на мойке,
Повесить на кровать сушить,
На ворот чистенький пришить.

И каждый день на сон грядущий,
Снимаем ворот наш грязнющий,
Стираем, мылом оттираем,
Затем на ворот пришиваем.

Мне шить, опять же, не проблема,
Иголка с нитью не дилемма,
Нас в интернате научили,
Воротнички там так же шили.

Сержант наш снова удивился:
«В какой семье, – спросил, – родился,
Ты в жизни всё преодолел,
Скажи, когда ты всё успел».

И я тогда ему сказал,
Что в жизни много испытал,
На радость матери родной,
В семье своей я был седьмой.

Мне в жизни детства не хватило,
Отца от ран больным свалило,
В глазах его стояла мгла,
Мать разрывалась, как могла.

И, как могла, его лечила,
Нас поднимала и кормила,
Работать также успевала,
В подушку по ночам рыдала.

Я очень рано осознал,
За сахар жизнь не принимал,
О маме проявил заботу,
Я стал искать себе работу.

Питаться нужно москвичам,
Стал я работать по ночам,
Иду проторенной дорожкой,
Вагоны разгружать с картошкой.

Картошка в сетках нам на радость,
Навалом, тьфу, какая гадость,
Таскаешь сетки на машину,
Лопатой ты сгребаешь глину.

Хладкомбинат нас ждал ночной,
Там труд у грузчика ручной,
Коровы, свиньи, тушки кур,
Холодный, мёрзлый гарнитур.

Затем на кладбище работа,
А выходной – одна суббота,
Пять ям за вечер откопаем,
Там мужики, за жизнь болтаем.

По выходным в кафе, к Марату,
Народ там празднует зарплату,
Свой день рождения, крестины,
Поминки, свадьбы, именины.

И так, с тринадцати-то лет,
Господь послал мне в дар билет,
Я маме помогал, старался,
И Бог с небес мне улыбался.

Гнуть спину с детства не боялся,
Я спортом также занимался,
Зима, а я ещё купаюсь,
Водой холодной наслаждаюсь.

Затем домой бегу вприпрыжку,
В портфель тетради брошу, книжку,
Чай выпью, с сыром бутерброд,
В метро, за знанием в поход.

Жизнь с детства шла моя по кругу,
Послал работу Бог в заслугу,
Её нисколько не боялся,
Теперь вот здесь я оказался.

Стежками шью воротничок, –
Игла, как к скрипочке смычок,
Нить, как струна, чуть-чуть дрожит,
Нет-нет, в материи пищит».

Сержант: «Да ладно, – говорит, –
Не парень, просто монолит,
Давай, укладывайся спать,
Всем завтра в семь часов вставать».