Елена Нигри - День ананаса

да тонкую озябшую осину,

и небо, что не будет больше синим,

обрушит на тебя всю эту тишь…

Не утони, держась рукой за куст,

в болоте топком, что как вязкий морок,

осенний воздух холоден и густ,

не оступись, не оглянись на шорох…

ау

Помнишь «ау»,

что бежало верхушками сосен,

помнишь,

всё ближе и ближе маячила осень?

Время невстречи,

когда и надежда пропала –

там, где лишь свист электрички

под крышей вокзала…

Дождь размывает следы,

промывает канавы,

снова в объятиях беды,

и любовь как отрава…

Сердце напоено ею,

и снадобья нету,

я отправляюсь паломником

в новое лето –

полное ягод, надежд,

и исхожих тропинок, –

может, и встречу тебя

средь летающих спинок:

бабочек или жуков,

или божьих коровок –

взгляд твой родной

и единый для всех полукровок…

разговор

Только слушать деревьев

святой разговор,

то тревожный и шумный,

то тихий, чуть слышный,

и о чём у них вечный

таинственный спор:

кто моложе, кто старше,

кто красивей, кто выше?

Нет, об этом не спорят они,

а, лишь ветру послушны,

сгибаются низко

и, качаясь, как волны,

касаются лиц

обнажённых, обветренных,

кем-то срубленных близких.

Или солнцу поют неизменно хвалу,

иль, волнуясь, следят

за движением лунным?

Их шершавы тела,

их иссушена грудь,

но стоят и хранят

этот мир от безумья.

опять сирень

опять сирень, опять голубизна,

кузнечики стрекочут поневоле,

и мы с тобой опять на этом поле,

где раковина неба так полна;

где жёлтых одуванчиков ковёр

нас приютил, как бедных менестрелей,

но лучших я не видела постелей,

и ангелов неразличимый хор;

где тронешь ветку – яблоневый цвет

падёт тебе под ноги так легко,

и лебедя крыло, как молоко,

вдруг потечёт вослед тебе, вослед…

белым-бело, всё падает, кружась,

и кажется, в снегу жасмина куст,

подумаешь: «пусть это длится, пусть»,

за эту строчку мысленно держась.

всё отцвело, упало в никуда,

сиреневым туманом охватило,

и ель свечу выносит терпеливо,

и кажется, поспела лебеда…

Скоро сирень отцветёт,

яблоневый цвет

померкнет и облетит…

выйдет жаркое солнце

и пожрёт всю солому –

оставит только маленькое зёрнышко

моей души:

куколку,

заблудившуюся в лесу…

бессонница

На небе звонница

стоит одна,

на что, бессонница,

ты мне дана?

Ходить, как водится,

обычной странницей –

везде без подданства,

куда понравится.

Босой без обуви

по небу паперти,

на белом облаке

в провалы памяти,

по узелкам,

что вдруг развяжутся,

а сны привидятся,

да не расскажутся…

одинокие думы: хокку

опять ты заскучал

в печи огонь почти что догорает

подкинуть дров смотреть и ждать

когда сгорят дотла

когда трещать устанут

когда сверчок свою затянет песнь

снежный куст

или белые розы

что ты смотришь

я в толк не возьму

вот осыплется он

и узнаем

кот крадётся

за тенью моей

он охотник

а я убегаю

плохо если нету мышей

пусто

радуешься что родился

плачешь что умер

снова радуешься

что воскрес

твой бог

твой сын

твоя плоть

кому больнее

человеку

собаке

кто более одинок

загляни в глаза

и узнаешь

как далеки

Что делать с белизной бычка,

котёнка

и этой лапкой,

что всегда тебе открыта?

с глазами,

что к тебе обращены:

«что будет?»,

«почему ушла?»,

с готовностью играть,

просить прощенья;

с незнанием,

кто прав, кто виноват,

без богословья,

вся одно движенье –

дитя во всём,

без злобы или мщения:

щенок, бычок, котёнок –

безуспешно

пытаюсь эту тайну разгадать…

Игра и сон,

отсутствие притворства

и детское доверие во всём –

тебе, как существу иного рода, –

но как мы далеки,

как не готовы…

соседи

Прибежала крыса,

попросила хлеба,

дал я ей, несчастной,

корку да мяки́шь.

У нее крысята, малые ребята,

целый день голодные,

как ни поглядишь.

Прибежала мышка,

попросила сыра,

я кусок отрезал:

ешь и деткам дай!

Хвостиком махнула:

помогаешь сирым,

и убегла в норку:

– Детки, налетай!

А за мышкой ёжик,

и скорее к блюдцу