Рита Патраш - Город нежных пингвинов. Стихи, верлибры

всё равно что тысячу раз повторить киндзмараули пока не застынут губы

и не почувствуешь вкус винограда в тебе как и в гроздьях

сложив фиолетовые крылья

спят маленькие драконы весёлого косноязычья и в тянучих потёмках сплошные хмели-сунели но ничего не случится любимая

случится только вино в басовитых бочках

турецкие розы

жирные и огненные как проклятия из них можно варить борщ крепостью в тысячу лошадиных сил

от могучей моркови можно зачать сына

а соленый петербург

тает во рту почти без остатка

точная косточка петропавловки и жетон на небесное метро

в этих сумерках-хельсинках ты такая красивая

что мне стало так радостно

будто я только что проглотил катушку никола тесла в этих сумерках-хельсинках

ты такая красивая

что мне стало так грустно

будто я только что выпил гремучее стихотворение гарсиа лорки получил одновременно солнечный удар и северное сияние

снег как ни в чём ни бывало шёл вверх ногами

когда в городе идёт снег становится тихо и типа уютно

будто на улицах зажгли эти сентиментальные дешёвые бумажные абажуры из икеи

и большой лебовски

смотрит на скрипучем проекторе старые чёрно-белые плёнки

про нас

в арках-петрарках

блестит на лужах заморозковая чешуя снег хрустит как санскрит

а луна крутится как пластинка

с грустной песней давно умершей чернокожей женщины она любила всё красивое:

дорогое нижнее бельё

такое тонкое невесомое и замысловатое как грузинская вязь и кудрявого орлиноглазого итальянца

который сломал ей два ребра

бенвенуто едет в метро раскачивается податливо с соседями в такт

мужчина несвежих лет носит лицо

длинное будто стекающее вниз под собственной тяжестью

лицо это перевешивает тоненькое тело тяжестью мыслей тяжестью тайно носимого и едва выносимого несчастья

сразу видно: мало кто был с ним нежен

да и сам человек мало был сам с собою нежен

а вот ещё лицо

гладкое упругое анонимное как боксёрская груша в такое лицо хочется вцепляться бить и визжать

а по радио всё передают и передают блюзы-угрозы с мокрым снегом бенвенуто выходит

смотрит вокруг

наспех собраны и кое-как впихнуты в вокруг предметы бытия стальная арфа подъемного крана синевата от высоты

дома как футляры выросших скрипок

фабричная труба – гибрид гобоя и отбойного молотка пейзаж-цыганский оркестр наяривает какофонию весны

глядит бенвенуто на это всё и чувствует как у него отрастает очаровательный орган специально приспособленный для меланхолии раздражения брюзжания

мизантропии и энтропии умопомрачения бесплодных мечтаний.

без этого специального органа вы в петербурге долго не протянете

на этой мысли бенвенуто подскальзывается лежит беспомощный как рояль

сырой мясной ветер швыряет к его ногам крик чайки

будто электронное хайку

ты сказала я тебя больше не люблю я сказал окей какие проблемы

и голуби пролетели над нами

как страницы вырванные из петрарки

продавец цветов у метро похожий на сорокалетний рояль

прокуренными клавишами зубов разгрызает слова крокусы и астры

ветер швыряет под ноги жителям коммунальных квартир почту полную тревожных

сводок о дождях-хлопотах и переездах

вы замечали что осенью всё обращается вспять

из колебательной летней венеции в твёрдую зимнюю тверь приземистую будто город присел на корточки?

и некто по имени () невыспавшийся и печальный такой будто проглотил на завтрак гобой (его слишком часто учили жить

и никто не учил стареть)

берёт газету пахнущую мокрой собакой перекатывает во рту шершавое слово варшава воспоминанье-мечтанье о празднике который всегда и идёт на набережную

целоваться с сфинксами

не бойся мой ()

это как смена времени года

но ты останешься маленьким навсегда маленьким там в глубине сумеречного осеннего материка спрятан тайный Васильевский остров

я бы хотел сейчас уметь вытащить из рукава индию и сказать отдыхай бро у нас ещё полно времени

но в карманах у меня только потери

и каждая потеря как одиссея и илиада как и всякий на этой земле я немой гомер чертовски уставший от своих поэм