Виталий Бушуев - Живу. Зову. Помню

Он – Супер-Гомо, а они – толпа.

Но в этой связке для меня нет места:

из зверя – вырос,

а в толпу – не пал.

Мать матерей – она моя невеста,

мне Данко – брат,

и враг – Сарданапал.

Иных страшит самосознанье,

что он – Ничто в кольце миров.

Я – Нечто.

Дух святой в изгнаньи,

не тратя сил на прозябанье,

здесь

наломал немало дров.

Вскормленный замыслом небесным,

познав Земли живую суть,

мне ставшей одеялом тесным,

вступаю Я

на Млечный Путь.

Не оробею перед вечным

круговращением светил,

не оробею перед встречным,

хотя б он смертью мне грозил.

Что смерть -

всего лишь смена тела.

Была бы мысль,

была б душа,

опережающая дело

и позволявшая дышать

то звездной пылью,

то – земною,

то – ароматом древних книг.

Живу космической весною

и зрю ее грядущий лик.

Но Дух натягивает вожжи,

у врат отцовских тормозит;

и мысль одна меня тревожит,

кто Я-

творец иль … паразит,

чем Я дополню ноосферу

сверх утверждения

«Он – жил»,

какую пламенную веру

в свои деяния вложил.

Не занимался скопидомством -

Я – чист от материальных благ,

одно оставил Я потомству:

бесцельность -

самый злейший враг.

Стихи, стихии, стихиали -

живут, наполненные мной.

Я – не фатален, не нахален -

живу космической весной.

Богат словами русский лексикон,

в нем матерность соседствует с величьем.

Но чьи слова поставлю я на кон,

чтоб выразиться так, как в пенье птичьем

звучит тональность неба и планет,

вечерний миг и утренняя роза.

О, сколько тех, кто значится – поэт,

а сам – к кормушке, где сытнее просо.

Не просто стих с мелодией сплести,

о сущности единства их радея;

не просто дух на небо вознести,

а выразить себя -

еще труднее.

Иные – уходят,

иные – далече,

а мне пустота -

тяжким грузом на плечи,

и мыслей нелегких

и слов – канонада.

Но выдержать – надо,

но вынести – надо.

От злости не рождаются стихи,

не вспыхнут молнии

от яростного крика.

Одна только крылатая квадрига

несет всю необузданность стихий.

Не голося истошно,

не взывая

к всевышнему в горячечном бреду,

я должен сам продраться скозь беду,

держась за поручни летящей колесницы.

Наружу боль выходит,

и лоснится

душа от пота, мыслью созревая.

Нарушу скорость светового блика

и догоню угасшую звезду.

Чужое «Я»

присутствует во мне

как некая неведомая Чакра,

меня перемещая по волне

от микро-Эго и до Космо-макро.

Я вновь зоны жизни прохожу:

Огонь, Эфир и Твердь, и Минералы;

но голосом каким я расскажу,

как оживают зыбкие кораллы,

как ноги вырастают из корней

и голова мутирует на теле,

как ошибались Дарвин и Линней

и что произошло на самом деле,

как появился протогоминид

и научился вертикальной стойке,

чью гармоничность мозг пчелы хранит

и отражает в сотовой постройке;

что значит бого-духо-человек,

меня влекущий мнимым единеньем,

за коим хаотичен новый век

в своем неодолимом повтореньи.

Мой путь реинкарнирован судьбой,

«Я» и «не-Я»

лишь видимо раздельны.

Но чтоб остаться мне самим собой,

должны мы быть предельно однотельны;

ведь «Я» -

зеркальный образ Бытия.

Рожденным быть -

необходимо время.

Переродиться -

можно и за час.

Жизнь – цветной калейдоскоп

чьих-то помыслов и действа,

неба радужный соскоб

на шпиле Адмиралтейства.

Но раскрашенный бедлам

не сулит мне цельной доли,

разломаюсь

пополам

на чет-нечетность юдоли,

полюсами проглянусь

и, ликуя, опечалюсь,

оттолкнусь и потянусь

к белосветному началью.

Семь цветов -

начало всей палитры,

синтез их – свет Белого Луча.

Никакие мощные юпитеры

в глубине небес не различат

тонкие оттенки новых красок.

Все сводимо к тем семи цветам.

Отчего ж в душе моей

гораздо

разномастней

цветовой бедлам:

розовый хитон японской вишни,

чароита черная сирень,

лик рассвета,

коим сам Всевышний

по утрам рисует новый день.

Сиреневый,

малиновый

и желтый -

тональные цвета моей души.