Людмила Меренкова - Санькины бусинки (сборник)

И снятся ей сны, именно сны, а не сон, потому что этих снов было много. Будто бы в комнате, где спала Саша, под большой деревянной табуреткой с толстыми перекладинами поселилась эта молодая семья. Там, в их малюсенькой комнате все было как настоящее: кровать, стол, стулья, печка. И сами они тоже были настоящие, живые, только маленькие, не больше Санькиной куклы.

В каждом сне обиженной девчонки все происходило по одному и тому же сценарию: когда Ванечка уходил на работу, Санька вытаскивала сопротивлявшуюся и орущую молодую жену из-под табуретки и шлепала ее своей ладошкой «пониже спины», пока не просыпалась сама.

Каждое утро Санька просыпалась в слезах, но никому не жаловалась, и ни с кем эта маленькая ревнивая женщина не делилась ни своим сном, ни своим горем. Возможно, если бы в те времена в селе были детские психологи, они бы разглядели в этом и недостаток любви и внимания со стороны семьи девочки, и задатки будущей ревнивой женщины, и способность и стремление этого маленького человечка любить и быть любимой.

А в свои четыре года через два-три месяца Сашенька навсегда забыла и о своей любви, и об этих снах, да и о самом Ванечке. Вскоре, продав недостроенный дом, ее семья уехала в большой северный город: так мама Александры пыталась увезти своего слишком общительного мужа от его сельских подружек и дружков, очень уж отвлекавших его от семейной жизни. Сашеньку захватил совсем другой мир, в котором сформировались совсем другие качества и грани ее личности.

Едем-едем на Урал!

Паровоз на станции ревел и пыхтел, словно торопил решившихся на дальнее путешествие пассажиров поскорее тронуться в путь.

С каждым вздохом черного чудовища из его трубы вырывалось огромное грязновато-белое облако пара и сразу растягивалось хвостом и опускалось, окутывая туманом жавшихся друг к дружке растерянных перед дальней неизведанной дорогой папу, маму и двух перепуганных детишек четырех и пяти лет, как будто хотело защитить их от грозного черного пыхтящего монстра-паровоза.

Так Санькина семья коренным образом меняла свою жизнь. Продав за бесценок едва достроенный свой первый семейный дом, они уезжали на север, на Урал, в большой промышленный город, полный горнодобывающих и химических заводов и зэков (так называли заключенных), потому что вся округа была опутана цепью тюрем, лагерей и поселков для осужденных поселенцев.

Что толкнуло их на этот шаг, Санька тогда в свои пять с половиной лет не знала и воспринимала поездку не как переезд на новое место жительства, а как приключение. Сейчас, накануне своего выпуска из школы, она понимала, в чем причина смены места жительства. Они рассчитывали, что деньги, вырученные за дом, помогут им создать фундамент новой жизни, а «северная» зарплата позволит, наконец, выбраться из нищеты. Но зарплата оказалась далеко не «северной», а все деньги за дом испарились во время реформы 1961-го года!

Санька помнила, что часто на ужин мама делала очень необычное блюдо, которое она называла смешным словом «тюря»: мама крошила сухари в большую чашку и обдавала их кипятком, потом сдабривала это подсолнечным маслом и посыпала сахаром. Эта «тюря» почему-то очень нравилась детям. Но когда Санька уже подростком попробовала приготовить давно позабытое в их сытой кавказской жизни лакомство, есть его она не захотела (может, сухари или масло были не такими?).

Наверное, неслучайно запомнилось ей из той северной жизни одно «священнодействие»: мама ежедневно давала им с братом рыбий жир, потому что они были слабенькими и болезненными. Но этот противный рыбий жир они соглашались пить, только если разрешалось заедать большой столовой ложкой изумительного клубничного конфитюра: огромные красные ягоды, пропитанные сиропом, жирные и прозрачные, выдавались только в придачу с рыбьим жиром, в другое время огромная жестяная банка с конфитюром пряталась под замок.

В общем-то дети не замечали бедности, и только в воспоминаниях осталось, что Санька и приехавшая к ним на целый учебный год младшая мамина сестра, четырнадцатилетняя Зоя, спали вдвоем на составленных вместе двух фанерных ящиках из-под спичечных коробков. А первый диван купили только через год для братишки. Все это воспринималось, как должное: в их бараке все жили бедно. Саньке запомнился еще один эпизод. Когда семья еще только приехала на север, остановились они в небольшом бревенчатом доме у дальней родни, которая и сманила их в этот вояж. Первые дни все шло хорошо, но Санька помнит, после чего их семья срочно переселилась в совсем другой дом на противоположном конце города. Однажды вечером, когда обе семьи были в сборе и готовились ужинать, хозяйка вдруг запретила им садиться за общий стол, и они вчетвером ужинали на табуретке у двери, присев на корточки. Какова была причина такой внезапной нелюбви и унижения, дети, конечно, не знали, но свою радость от переезда в другой дом Санька помнила. Видимо, действительно, родственники не очень были рады их присутствию в доме. Может быть, благодаря этому событию из ее детства Санька не слишком старалась сближаться с любыми своими родственниками, усвоив, что люди делятся не на «родных» и «чужих», а на «хороших» и «плохих». И все последующие события только утвердили это ее убеждение.