Алексей Левшин - По ту сторону снега

Посредине, где лес – плачевня
И где простыни сушит простор,
Нащебетавшаяся привереда,
Ждет природа своих сестер.

Это тьма отдает на вырост
Нам оставшиеся две ветлы,
Превращая их ночью в сирот,
Ничего не постигших в любви.

Коридор обрастает веткой
И уже тяжелей дышать.
Хорошо, когда жирно, мелко
В ночь вщебетана благодать.

Больно стискивать руку – хужей: человека
А всего безобидней всю жизнь
Раскрывать, раскрывать до последнего вздоха
Рот, глаза и объятья всему, чем ты жив.

Мы с дедушкой часто гуляли вдоль кресел,
На темную зиму одетых в чехлы —
Сугробов в Таврическом. Мир мало весил
И, кажется, мы себя тихо вели.

С чего нам шуметь? Жизни два средоточья —
Я – что еще не, ну а дедушка – что уже все.
Как будто бы света длина здесь ходила в обносках ночи.
И пуншем, и бронзой, и теплым цукатом обложенный сон.

Мы позже узнали, что здесь в исчисленьи
Каком-то двадцатом Потемкин бывал,
Что он не любил страшно это строенье:
Подачку царицы – и с кресел чехлов не снимал.

Не надо желать лихолетья.
Фонтанка, как рифма, стара,
У Анны и Симеона
На службе давно не была.

Там дальше Литейный
И ей для чего-то нужна
Улица имени этого
Салтыкова и Щедрина.

Прости, нет, лучше отпусти.
Мой век, мой страх не мною вымышлен.
Здесь не в чести сердечный стыд,
Что третьей был главою выношен,

Над коей сто уж с лишним лет,
Глядясь и пристально и врыдчиво
В судьбу Татьянину, – поэт
Не разогнется неусидчиво.

И город не взметнет метель
Над умирающим Акакием.
Отсель она шинель, оттель —
Все то, что Гоголем наплакано.

И, знать, напрасно, возвратясь
С обедни, вдоль столов обеденных,
Здесь Достоевский шел, крестясь,
А то и морщась привередливо.

И комнатам, как тактам внять,
И разыскать слепую копию,
Чтоб, с ней обнявшись, умирать.
И подоконник тих, как подлинник.

И только женские глаза
Проснулись, выплакали, вспухли
На мылом страха выскобленный зал,
На пышную, как осень – трусость.

Не дует здесь ничем. Ничто
Мне забирается в печенки.