Антон Бахарев - Нежный человек

Я среди них – герой четвёртый!
Несу закуску и чекушку.
Меня б давно послали к чёрту,
Не будь для них я «сука, Пушкин».

Они мне часто говорили,
Плечо отхлопав чёрной лапой:
«Пока нас на хер не зарыли,
Пиши, пожалуйста, патлатый…»

И я пишу, чего от боли,
Чего от радости и горя…
И над землёй летят герои.
И под землёй лежат герои.

Снег сошёл – заборы, лавки
Вон из глины, вкривь и вкось:
Не выносит стылой давки
То, что врыли на авось.

И что вкопано на славу,
Не бежит хромой судьбы:
Как беспомощные травы,
Гнутся дюжие столбы.

Лишь, пожалуй, на погосте
Нет надёжней глубины:
Из земли не лезут кости –
Только надписи видны.

В недетской страсти третий лишний,
Стою, горюющий подросток,
И жадно рву ночные вишни
Под фонарём в селе Покровском.

А где-то в городе далёком
Свернулась девочка в калачик,
Ей невозможно одиноко,
Она в подушку слёзы прячет.

Ей суждено моей любовью
Стать посреди февральской вьюги,
Но впереди у нас обоих
Ещё пятнадцать лет разлуки.

Просыпаешься: дождик. А ты
Никуда, в общем, не собирался.
Обвалилась на пол мошкара вся,
А в сенях фонареют коты.
Греешь чаю – чтоб стало тепло.
И признав, что немного обидно,
Прилипаешь к окошку – где видно
Свет заплаканный через стекло.

Глядя в бинокль на переливающуюся звезду,
Я ждал дня, чтобы снова сбежать с пацанами
За гаражи и железную дорогу – где, как цунами,
Песчаный обрыв. И сосны. И до сих пор жду –
Не то вспоминая, не то придумывая слова,
Которые так явственно и невероятно
Говорила вылезшая из облаков огромная голова,
Говорила громко и непонятно.

Птичка еле видная летит
В вышине, как пулька из рогатки.
Ей, как пульке, не упасть обратно,
У неё такой на землю вид!
А у нас – апрельские ручьи,
Наперегонки несутся спички,
И шумит за лесом электричка,
И копёр настойчиво стучит
В бездну, с девяти и до пяти…
Достучится. Свистнет электричка.
Птичка улетит, утонет спичка.
Пулька упадёт – но не найти.

Так всё обыденно и просто –
Деревья, мокрая трава,
И в анорачке не по росту
Ты руки прячешь в рукава.
А сапоги – с тремя носками,
Под капюшоном красный нос.
И мы шагаем с туесками
За земляникой под откос.
Гроза, огромная, как остров,
За горизонт, гремя, ползёт…
Так всё обыденно и просто –
И так невероятно всё.

Над полусном заныл комар –
Надсадный знак начала лета! –
И так обрадовало это:
Я разметался, как кальмар,

И звал: «О, вестница тепла,
Цеди меня, младая самка!» –
И выгибалась наизнанку
Моя рубиновая мгла…

А с утренним кукареку,
Объятый солнечным пространством,
Я к насекомому подкрался –
И припечатал к потолку.

«Поедем в деревню,
Поможем хоть бабке:
Подрежем деревья,
Потяпаем грядки,
Нельзя же всё лето
Просиживать в чатах,
Порадуем деда,
Покажем внучаток!»

Вот так и сказали
Родители Тане,
Боясь на вокзале
Девичьих рыданий.
Но Таня спокойна
И радостна даже,
Проворной рукою
Пакует поклажу:

Ведь, помнится, был там,
У клуба на танцах,
Громила и дылда,
С глазами испанца!
Ещё – у соседей
Племянник поджарый,
На велосипеде,
На всякий пожарный.

Здесь неразличимо дно колодца
И хрустят ракушки на зубах,
Южное безоблачное солнце
Вялит падаль кошек и собак.
Не дыша проходишь, как андроид,
К улице, где дом твой и твой сад –

И стекает с крыши рубероид,
И цветы безумные стоят!

На лавочке у МСО,
Где завершался моцион
Пацанский наш – под фонарём
Два алкаша сидят втроём.

Они кивают пустоте –
Ушедшей то ли по статье,
А то ли вовсе на века –
Не разберёшь издалека.