Елена Крюкова - Площадь

…И подойдет из мрака наркоманка Анна,
Которая под кистью Сурбарана
За сто снегов отсюда
Плачет обо мне.

О, не ругайте меня за то,
Что я даю имена святых
Той, пьющей водку в пьяном пальто,
Тому, в подворотне бьющему в дых.

Еще не ругайте меня, прошу,
Что вдруг пророками назову
Ту, что курит в ночи анашу,
Того, кто сон свой жжет наяву.

Того, кто швырнул партитуру – в печь!
Кто на спиртовке – рукопись жег…
Во гроб кто посмел при жизни лечь,
Очнулся во тьме – а всяк одинок.

Вы не ругайте меня, что я
Про бедолаг, про несчастных – тут…
Все на свете – моя семья.
Ангелы в небе – о нас споют.

Чем виноваты? Тем, что грязны?
Шкалик – в глотку? В запястье – иглу?
Мы и они – одинаковы сны:
Все одиноко уйдут во мглу.

Солнце! Больное солнце мое!
Праздник! Поруганный праздник мой!
Ты не срывай с веревок белье,
Ты не рыдай, бесноватый немой.

На, держи, Исайя пророк,
Тащи сигарету, табачную нить…
Я огонь тебе – пробил срок —
В зимних ладонях тяну: прикурить.

Молчание. Тихий голос из мрака:

…я поняла – могу переселяться в души
Живых людей и умерших давно.
Волненья темный воздух губы сушит.
Метели белой выпито вино.

Стой, Анна! Здравствуй… Шапка меховая
По-царски – в блестках, по-мужски – тяжка…
Нащупать вену – и, еще живая,
В уколах крупных звезд
Ее рука.

…Жи-ву, ды-шу.
Люб-ви про-шу.
Отойди подале.
Ветра меня разъяли.
Ветра меня сжигали.
По углям – ногами!

По углям, по снегу,
По ветхим подъездам,
По новому веку,
В котором – не место

Мне, знающей цену
Пинка, воя, биты…
Исколоты вены.
И сроки разрыты.

Разъяты аккорды.
Разомкнуты связи.

…и – песьею мордой
В невысохшей грязи —

Любовь,
под ногами
Скуля, причитая —
Ты, рыжее пламя,
Живая!
Святая…

– Ты любишь?..
– Смеешься?.. Такое-то чудо
Сполна заживает – как шов, как простуда!..

– Ты веришь?..
– Во что?! В эти бредни эфира
О светлом грядущем спасении мира?!

О нет! То для деток. А взрослые люди
Руками берут, что – открыто на блюде
Лежит. И до кости, до хруста съедают,
А после по косточке – детям гадают…

Одно лишь – из марева тысяч уколов:
Та церковь, что строили прежде Раскола.
Там Ангел один… Меня бабка водила…
И долго слезами во тьме исходила…
И до сих-то пор мне на жизнь эту – странно…

– Господь же с тобою,
пророчица Анна.

Хор (поет, невидимый):

…Помилуй, судьба, всех своих окаянных,
Которым на жизнь эту больно и странно!
Помилуй юнца в невозможном наряде.
Помилуй старуху в дубовом окладе
Морщин… И девчоночку-телеграфистку,
Носатую, рыжую, хитрую лиску;
Помилуй учителя с мелом в ладонях,
Помилуй простынки казенных агоний;
Помилуй на сцене слепую певицу;
Помилуй толпу, все орущие лица,
Клянущие власти, вопящие Богу —
О том, как тут холодно и одиноко;
Помилуй дедка-рыбака у водицы —
Следит поплавок… рыба кудрится-снится…
Помилуй роженицы брюхо большое,
Младенца с кровавою, красной душою…
И там, где сливаются все наши вздохи
И слез наших бедных цветные сполохи —
Помилуй, прости наркоманку с вокзала,
Что тихо про Ангела мне рассказала.

Синь и золото! Флаги кровавы —
Слава! Слава! Слава! Слава.

Глотки наши охрипли славить.
Молча надо стаканы ставить.

Слышишь, больше нет этих чертовых десятилетий.
Слышишь, и этих столетий проклятых нет.
Я покидаю лукавые нети, а может, дырявые сети,
Я выплываю – на Площади —
в белый несмелый свет.

Надо льдом наклониться.
В его зеркало на ходу поглядеться.
Исцарапано, посыпано черным перцем шлака,
дворницкой солью густой.
Отражает холод
мои румяные децибелы и герцы,
Зимний змей ползет серебром под сапогом,
под моею пятой.