Елена Крюкова - Иркутский рынок

я опять тебя обнимаю
как и не было диких отчаянных лет
на столе от края до края —
только черствого хлеба нежный сугробный свет
только штукатурку жжет икона святая
только в чашке холодной чай цвета вина
мой верблюжий хвост трава золотая
с берегов Байкала едва видна

я опять тебя обнимаю
там где жили люди их больше нет
только птичьих ангелов стая
мимо окон негативом и на просвет
бесконечно они улетают
исчезают их таянью нет конца
и начала
икона святая
от объятья не отвернет лица

я опять тебя обнимаю
а давно пора бы забыть
плач привычней собачьего лая
смеха рвется и гаснет нить
вот на этой панцирной сетке
за стеной Хасбулата поют
в этой звонкой каменной клетке
ледяной как сиротский приют

я опять тебя обнимаю
ну а может хватит уже
нас двоих – до Ада до Рая
до забвенья на рубеже
на столе перевернутом кружка
вниз вином
вверх оббитым дном
время сняло живую стружку
и теперь стучит молотком

и теперь гвозди так забивает
в домовину страшней огня
я кричу себе: я-то живая!
и не верю здесь нет меня
а я там в сибирской халупе
на столе огарок свечи
и на губы мои твои губы
налегают: молчи молчи

Бабье тесто всходит тяжко —
Опадает в миг один.
Не изношена рубашка
Со годин моих родин!

Несу тя на локоточке,
Доченька рожоная.
Ох, опять бессонна ночка,
Глоточка луженая!..

Ты прижмись ко мне тесней
Пальтецом немарким.
Вот пройдет немного дней —
Глянешь краше мамки.

Вот куплю тебе игрушку
За копейку да за двушку,
А внутри гром и хруст —
Аж гремит на весь Иркутск!

Моя Сибирь! Лукавица моя,
Куница, зимний сверк искристой холки!
Швея… на жадной кромке бытия —
Шьешь лоскуты земли ангарскою иголкой.
Оторвалась когда от кедрача,
От медностволья култука-органа…
Горю одна, байкальская свеча,
Полынным воском оплываю пьяным…
Сибирь моя! Наточен нож, остер.
Им брюхо ночи взрежем – и достанем,
И вывалим икры златой костер
На кухонной дощатой, бедной грани.
Вот колыбель… любовная постель…
Изба… конюшня… дедова кошевка…
Вот хохолком янтарным свиристель
Дрожит в пурге, клюет рябину ловко…
Ковер небесно-яркий в кошеве
Валяется… а рядом гарь, железо,
А в снежной металлической траве —
Скелетный оттиск вымершего леса.
Сибирь! стихия! обниму я не
Руками-телом царственные зимы —
Раскольничьими воплями в огне,
Созвездиями, что неисследимы,
Неуследимы, надо льдом ладьи,
Плывущие над крышами-гробами,
И рот и лоб ожегшие мои,
Как память – саблей обжигает знамя…
Я только соболь, малый горностай,
Бессонницей подстреленный, сожженный!
Я только Чингисханов малахай,
Треух рыбацкий, омулек соленый!
Я лишь табак! кури меня, кури,
Моя Сибирь, шатунья и шаманка,
Медведица, ревешь ты до зари —
От выстрелов до пламенной гулянки.
Сибирь, зверица, знаю твой язык,
Он вымер, а его опять отрыли,
Мой рот, мой дух, мой род к нему приник,
Заговорил, запел, расправил крылья
И полетел над Озером огнем,
Над лазуритовой улыбкою Байкала…
Я – твой жарок!
И от меня светло, как днем,
В ночи. Я лучшей доли не искала.
Я огнь, я зык, Раскола пламена,
Вселенское, кометное кострище.
Моя Сибирь! Ты у меня одна.
Сарм а твоя под ребра плетью свищет
И умирает, и опять – внахлест,
А на морозе слишком алы щеки,
И я ступаю, в катанках, до звезд,
Играет Сириус, алмазно плачет плес,
Горит зенит, жемчужно-одинокий!
…я далеко. Я в горький чай – имбирь.
Живу безумно, страшно, непонятно.
Гляди с небес в меня, моя Сибирь:
Я серафим твой в катанках заплатных.
Впотьмах, шаманка, трубку я курю,
Ищу себя на довоенном снимке,
И, старая, гляжу твою зарю
Из сна и слез, как из снегов заимки.

голые люди дрожат умирают от счастья лепечут
псалом что не услышит никто никогда
голые люди горят голые свечи
рушатся как под бомбежкою города
голый твой поцелуй руки закинь за шею ему
солнцем смеется рот вот лодка ночная а вот весло
ведь все равно сгаснет голый свет
все уйдут во тьму
а вы взлететь в небеса успейте крыло и крыло