Елена Крюкова - Одинокий голос

Звонок. Окончены бои.
Но кто мне перевяжет раны?
Минутные друзья мои
Уйдут в домашние туманы.

А я, мечтавшая всегда
О золотоволосой дочке,
Опять сочту свои года
По новым линиям и точкам.

Снег свистел и шел стеной,
Белой Ниагарой.
Памятник во тьме ночной
Плыл седой и старый.

Вечный памятник Москвы
Посреди бульвара:
С непокрытой головы
Вьются кудри пара.

А под памятником – рой
Молодых свиданий.
Сыплет белой мошкарой
Летопись рыданий.

Сыплет колким конфетти
Счастье на просторе,
Чтоб отсюда не уйти
В черной маске горя.

В это море ярких глаз,
В карнавал машинный
Вдруг врывается на час
Женщина в морщинах.

Вот троллейбус перед ней
Зажужжал пчелою
И пошел столбы огней
Рассыпать золою.

Расступилась перед ней
Нежных жизней стайка,
И прилип к груди, как клей,
Снег алмазной майкой.

Вот она сюда идет,
Это Маргарита.
Под ногой играет лед,
Дверь метро открыта.
Может, эта дверь метро —
Черная шкатулка,
Что хранит в себе добро
Радостно и гулко.

Из безумной черноты
В белизну густую
Выйдет пламя – выйдешь ты,
Плача и ликуя.
Ты, старик, как боровик,
В клинописях века.
Мир к усам твоим приник
Сединою снега.

Прядь висит. Ее отбрось
Дирижерским жестом.
Сердце с петель сорвалось,
Поменяло место.
Вот она идет к тебе
Лучшей ученицей.
Руки в шерстяном тепле,
Словно за границей.
Ты с нее скорей стяни
Толстое вязанье —
Руки Родине верни —
Страсти и дыханью.

Вы немолоды уже.
Вас стреляют зорко
На высотном этаже
Молодой галерки.
Но идете вы в ночи —
Вечные ищейки —
Чтоб гореть, две свечи,
На Тверской скамейке.

***

Седовласый старичок
И седая дама,
Богов сдвоенный снежок,
Пущенный упрямо.
Вы летите в ночь одни
Посреди народа.
Шарф Ее фате сродни
И веленью моды.
Шарф Его, как два крыла,
Бьется за плечами.
Лед рекламного стекла
Праздник излучает.

Так идут они Москвой,
Воедино слиты.
Мастер Генрих звать его,
Фею – Маргарита.
И неважно, кто они:
То ли музыканты,
То ль художникам сродни,
То ли просто франты.
Так идут они, собой
Время прорезая —
Двое, ставшие судьбой,
С ясными глазами.

В теплый дом они зайдут,
Где века их ждали.
Пальцы ощупью найдут
Клавиши рояля.
И сыграют жизнь и смерть,
Встречи и разлуки —
Только б вместе им успеть
Снять с рояля руки!

Пусть на кухне загудит,
Словно поезд, чайник,
Из-за штор окно глядит
Снежною печалью.
Пусть огромный апельсин
Смотрит семафором,
Голоса немых картин
Что-то шепчут хором.
Все равно они уйдут
На войну искусства —
Грудью защищать редут
Молодого чувства.

И со сцен в полупустой
И битком набитый
Зал – кричать: глухие, стой!
Мы же не убиты!
Мы – артисты, мы – венец
На челе трагедий.
Нашей радости конец
В синеве столетий.

А любовь – ее не тронь.
На скамье вокзальной
Крепко спит. Ее ладонь
Мерзнет так хрустально.
Рукавицу подниму,
Пальчики согрею,
До конца ее пойму,
Хоть и постарею…

…А за окном щека Луны
Бледна, как пламя, и слышны
За стенкой ноты коридора.
Я здесь остановлюсь на час.
Похожа комната на класс,
А я – на молодого вора.

Я уворую час ночной,
Щеку прослушаю стеной
И просвечу окна рентгеном.
А завтра – сцены холодок,
Педали золотой порог —
Безвыходно и неизменно.

На стуле – платье, что ковер.
Звенит угрюмый коридор
Ведром морщинистой технички.
Сейчас я думаю о тех,
Кто спит за стенкой без помех
Или чадит зажженной спичкой.

Да, мы кочуем по стране!
На утлом чемоданном дне —
Две книжки, мамино печенье,
Один надорванный билет
Туда, назад на много лет,
Где дома нежное свеченье…

Я платье вышила сама.
Но вся узоров кутерьма
Слагает материнский профиль.
Алмазом режущий софит
Лишь на ее плече горит
Под сенью театральных кровель.

Я говорю о ней одной
Ее повт о ренной судьбой
И тысячею женских судеб.
Все детство в голосе моем,
И весь до дна испитый дом,
И дом, который только будет.