Михаил Грачев - Байки из карантина

Настя все говорила и говорила, щедро пересыпая свою речь присказками и прибаутками и, вообще, казалась такой искренней и дружелюбной, что, слушая ее анекдотичную, по сути, историю, Ирина Васильевна исподволь оттаяла и под конец даже повеселела.

– А вы знаете, Настя, я, когда молодая была, тоже мужиками крутила только так. Ну пока замуж не вышла. А когда вышла, крутила уже поменьше, чтобы мужа, царствие ему небесное, зря не расстраивать.

Разболтались. Сначала обсуждали мужиков, бывших и действующих, а потом и за жизнь начали. И забыли уже и про инцидент с окном, и про заявление в полицию. Впрочем, хотя две женщины, распивавшие на кухне чай, сдобренный невесть откуда взявшимся коньяком, этого и не знали, забыли про заявление Ирины Васильевны и сами полицейские. Говорят же, не до того им, у них дела поважнее есть.

Очнулись, только когда приехал мастер с напарником вставлять окно. Так и подружись и не раз еще гоняли чаи на маленькой, уютной кухоньке.

А потом хрущевку расселили и снесли вместе со всем микрорайоном таких же игрушечных и оттого невыгодных, по нынешним временам, домишек. И на обломках старого пятиэтажного мира воссияли новые панельные высотки, где уже никто не залезет к тебе в окно, но зато и в гости, так, по-соседски, тоже никто больше не ходит.

Только Ирина Васильевна ничего этого уже не увидела.

Два пленника, застрявшие в чужой квартире,

Чума свирепствует, но мы не носим маски,

Мы на ночь слушаем виниловые сказки,

Мечтая о вине чилийском, итальянском сыре.

Плывет корабль дураков в прямом эфире,

Мы в комнате сидим, как на плоту "Медузы",

Мы выживаем, как в двенадцатом французы,

Метель метет, нас двое в целом мире.

Белесые жуки врезаются в невымытые стекла,

Не дольше века день, он длится, как неделя,

Капель и потепление – все первого апреля,

Иссохла кожа рук и губ, а улица промокла.

Мы взаперти, мы маемся и смутно вспоминаем,

Какой весна бывает приходящая снаружи,

Как за углом дождь и цветочница разводят лужи,

Что что-то радостное наступает вслед за маем.

Сейчас вечер. Я погасил электрический свет, зажег две стеариновые свечи, заварил вкусный травяной чай с имбирем и лимоном (он сейчас настаивается), и сел за ноутбук.

Дожидаюсь чая и нахожусь с самим собой. Хочется поразмыслить над будущим рассказом. Правда, пока нет ничего, ни завязки, ни развязки, ни особо глубоких мыслей. А если честно, то по большому счету – никаких.

Зато есть герой. Про него пока и напишу. Это юноша. Ему двадцать с чем-то лет. Даже будет лучше, если ему за двадцать пять. То есть он молод, но не совсем зелен. А загвоздка (ведь в каждом рассказе должна быть загвоздка), в том, что у него выше пупа совсем не растут волосы. Нет, конечно, они есть и на голове, и под мышками, и даже немного под носом, хоть и жиденькие, но есть. А вот на груди – ну ни единого, даже самого завалящего волосика не сыскать. И не то чтобы волосатая грудь – это его заветная мечта, плевать он хотел на волосатую грудь. Но то, что прям ни единого волосика, вот это ну совсем странно. Это, в конце концов, удручает.

Итак, волос не было и нет, и он (пусть его будут звать Юра) уж было совсем отчаялся. Но вот однажды утром, за чисткой зубов, Юра заметил в зеркале что-то, чего отродясь не видывал. Из его левого соска торчал, да, неказистенький, совсем еще слабенький, но волос! Нет, не волос – волосок. Можно даже сказать, волосишко. Как Юра ему обрадовался! Глупо, конечно, радоваться такой незначительной мелочи, которую и показать-то стыдно, но когда ты долго чего-то ждешь и очень сильно хочешь, а потом это случается в одночасье, трудно сдержать волнение. А это был как раз такой случай.

Так вот, у Юры вырос один волосишко, и Юра ему радуется не нарадуется. Юра в шутку дает ему старомодное имя-отчество, что-то вроде Порфирия Семеновича. В шутку с ним здоровается по утрам, когда перед зеркалом чистит зубы и умывается. Дневник наблюдений, как в школьном детстве, когда географичка заставляла записывать в таблицу, сколько сегодня было градусов выше нуля, сильный ли дул ветер и на что были похожи облака – на гору ли взбитых сливок или на рваные полоски сахарной ваты, – нет, такой дневник Юра ради волосишки, конечно же, не вел. Но Порфирий Семенович медленно подрастал – это Юра подметил – и в один из вешних дней даже самую малость закудрявился.

Что потом? А потом Юра, конечно же, знакомится с девушкой. Это уж как водится. И знакомится он с ней тоже на старомодный манер, не в социальных сетях и не в мобильных приложениях, а в винном баре, куда его затащили друзья-приятели. Они оказались рядом за барной стойкой, и Катя сама с ним заговорила. Как водится, болтали ни о чем: то ли музыка классная играла в баре, то ли оба посмотрели недавно какой-то классный фильм в повторном прокате, а то ли просто погода была хорошая, и надо было допивать уже этот дурацкий бокал вина по цене бутылки и бежать, бежать, пока не закрылись в магазинах алкогольные отделы, за добавкой и, шляясь по бульварам и переулкам, распивать ее, эту добавку, украдкой.