Array Антология - Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв.

Корявые, словно сучья, —
увы! им теперь негоже
по-прежнему обвиваться
вокруг молодцов пригожих.

Осталась от пива горечь,
от пира – одни объедки,
уныл мой охрипший голос,
и космы седые редки.

Пристало
им нищее покрывало —
взамен цветного убора
в иную, лучшую пору.

Я слышу, море бушует,
холодная буря дует;
ни знатного, ни бродягу
сегодня к себе не жду я.

За волнами всплески весел,
плывут они мимо, мимо…
Шумят камыши Атх-Альма
сурово и нелюдимо.

Увы мне! —
дрожу я в гавани зимней;
не плыть мне по теплым волнам,
в край юности нет пути мне.

О, время люто и злобно! —
в одеже и то ознобно;
такая стужа на сердце —
и в полдень не обогреться.

Такая на сердце холодь!
я словно гниющий желудь;
о, после утехи брачной
очнуться в часовне мрачной!

Ценою правого ока
я вечный надел купила;
ценою левого ока
я свой договор скрепила.

Бывало, я мед пивала
в пиру королей прекрасных;
пью ныне пустую пахту
среди старух безобразных.

Взгляните, на что похожа:
парша, лишаи по коже,
волосья седые – вроде
как мох на сухой колоде.

Прихлынет
прибой – и назад уйдет;
так все, что прилив приносит,
отлив с собой унесет.

Прихлынет
прибой – и отхлынет вспять;
я все повидала в мире,
мне нечего больше ждать.

Прихлынет
прибой – и вновь тишина;
я жажду тьмы и покоя,
насытилась всем сполна.

Когда бы знал сын Марии,
где ложе ему готовлю! —
немало гостей входило
под эту щедрую кровлю.

Сколь жалок
тварь бедная – человек!
он зрит лишь волну прилива,
отлива не зрит вовек.

Блаженна скала морская:
прилив ее приласкает,
отлив, обнажив, покинет —
и снова прилив прихлынет.

Лишь мне не дождаться, сирой,
большой воды – после малой,
что прежде приливом было,
отливом навеки стало.

«Боже, об одном молю:
дай мне Сына твоего,
дай младенчика с небес,
чтобы нянчить мне его».

И сошел к ней Иисус,
чтоб утешилась жена,
как младенец к ней сошел,
и воскликнула она:

«Сыне на моей груди!
нету истины иной —
только ты, мое Дитя;
спи, младенец мой грудной.

Днем и ночью на груди
я лелею чистый свет,
сшедший в лоно молодой
иудейки в Назарет.

О младенец Иисус,
ты нам отдал жизнь свою,
и за то тебя, Господь,
сладким млеком я кормлю.

Славься, Божие дитя!
нету истины иной,
кроме Господа Христа;
спи, младенец мой грудной».

Рад ограде я лесной,
за листвой свищет дрозд;
над тетрадкою моей
шум ветвей и гомон гнезд.

И кукушка в клобуке
вдалеке будит лес.
Боже, что за благодать —
здесь писать в тени древес!
Утраченная псалтырь
Сказал Маэль Ису:

О старая любовь моя,
так сладок вновь мне голос твой,
как в юности в стране Тир-Нейл,
где ложе я делил с тобой.

Была юницей светлой ты,
но мудрою не по годам;
я отрок семилетний был,
неловок, простодушен, прям.

Ни общий кров, ни долгий путь
нас, истовых, не осквернил:
безгрешным жаром я пылал,
блаженный я безумец был.

Всю Банбу мы прошли вдвоем,
не разлучаясь много лет;
дороже речи короля
бывал мне мудрый твой совет.

С тех пор спала ты с четырьмя;
но дивны божии дела:
ты возвратилася ко мне
такой же чистой, как была.

И вот ты вновь в моих руках,
устав от странствий и дорог;
не скрою, лик твой потемнел,
и пепел лет на кожу лег.

Я говорю тебе: привет!
Знай, без вины твой старый друг;
ты – упование мое,
спасенье от грядущих мук.

Хвала тебе – по всей земле,
стези твои – во все края;
впивая сладость слов твоих,
вовеки жив пребуду я.

Всем возлюбившим – речь твоя,
увещеванье и завет:
ты учишь, как Творца молить,
вседневный исполнять обет.

Ты разуменье мне даришь,
в душе искореняешь страх:
да отойду к Владыке Звезд,
земле оставив тленный прах!