Дмитрий Филатов - Стихи на зиму

Я лирику пишу, как водку пью
с друзьями.
И, само собой, с любимой.

Отцу и маме врал в глаза,
в любви не смыслил ни аза,
чуть не по мне – не шла слеза,
но жгла обида,

тому назад немалый срок
я уйму дерзостей изрёк
и мерзок был, и недалёк
от суицида,

был изворотливым треплом,
пёр тихой сапой напролом,
мирился со знакомым злом,
шагал не в ногу,

хотел собаку завести,
с трудом выдавливал «прости»,
боясь по полной огрести,
и, слава Богу,

пронёс себя сквозь времена,
не поменялся ни хрена
любитель хлебного вина
с томатным соком.

Я не люблю в строке соплю,
а жить больше всего люблю,
когда болтаю или сплю
с тобой под боком.

Крот. Ежевика. Зимородок.
А сколько незнакомых водок
и редких вин!
Освоить здешние напитки
мне не по силам – их в избытке,
а я один

и млею пред своей любовью,
раскинутой по Подмосковью!
Их – океан.
И пусть я не океанолог,
но зимний вечер хмур и долог,
скрипуч диван,

чернильны окна в кабинете,
и редко навещают дети
замкадный дом…
Прижму к дивану низкий столик
и, как завзятый трудоголик,
займусь трудом

по изученью крепких смесей
из разных городов и весей
вокруг Москвы,
лихих настоек на основе
живой воды, лешачьей крови
и трын-травы.

И капельку жена поможет.
И поворчит. И спать положит
к себе под бок.
И мне в уютной зимней клетке
приснится зимородок. Редкий,
как здешний Бог.

Бабка за дедку, а дедка за репку —
нет бы за бабку, рукой под халат…
Ну, не женат я на Анне Нетребко,
я еще ещё много на ком не женат —

только на бабке и на писанине,
обе мне по́ сердцу и по руке,
обе зазнобы давно и поныне
тянут то в койку, то мимо – к строке.

И то пишу я, как репку тягаю,
то над супругой неровно дышу —
ра́вно люблю писанину и Галю,
репу чешу, на обеих пашу,

после, на роздыхе, лью себе пива,
резвой рукой залезаю в ютьюб:
Анна Нетребко поёт Casta Diva —
кто она мне, если я ей не люб?

О чем поёт ночная продавщица,
армяночка, чей лик давно не юн,
на языке, в котором знаю только
«сирун, сирун» и «шноракалутюн»?

Она меня, спасибо, не боится,
красавица – да и с чего бы вдруг? —
и в наших головах светло и горько
ее запеву следует дудук,

и я певице составляю пару,
себе беру табак, жене – ситро,
и, как почётный армянин, учусь
в любимой круглосутке у метро
ашхарабару.

Обидеть художника может любой,
но лучше всего – без обиды.
И мы поднимаем «Абрау» трубой
и шаримся в банке ставриды,

а следом струим шардоне из горла́
и лезем за банкой горбуши,
и пьёт не Дали за здоровье Гала́,
а я! за здоровье Галюши!

И Бог с нами рядом, а мы рядом с ним,
и близок лирический дух мне,
поскольку пропитан, крепим и храним
супружеским пьянством на кухне.

Как бы ни было мелко и гадко,
вяло и несветло на душе,
а затянет блондинка-канадка,
и, глядишь, развиднелось уже

на моей половинке дивана,
и кручину, глядишь, поборол,
потому что, пада́м-пам, Дайана,
тум-пада́м-пам-пада́м-па́дам, Кролл

из ютьюба, близка и любима,
на секретном наречии джаз
говорит: я льюблью тьебя, Дьима…
Вот такая любовь вот у нас.

Бытую, денег не считая,
поскольку денег нет почти,
и всё-таки не нищета я.
Ты это, Господи, учти.

Когда земная власть налогом
на то, что я живу под Богом
и, стало быть, Тобой храним,
меня обложит, и за ним

нагрянет в белом и пушистом,
и шепотком прикажет: «Вынь
мне да положь!», – я атеистом
не стану. Ты учти.

Аминь.

Мне в чём угодно прекословь,
но кое в чём – не надо.

На белом свете есть любовь,
что с первого же взгляда
на женщину.