Лина Сальникова - Вечная переменная

У января привычка затихать. Настенные часы молчат весь день, и нет ни слов, ни мыслей, ни людей – ни в памяти, ни в жизни, ни в стихах. Так начинает новая глава писать себя с большого ничего, чтобы вернуть сначала Рождество, а после – дать нам вновь существовать. И первый лист пока остался бел, и буквы не касаются страниц. Воскреснут все, кто остается с ним: январь – дорога от себя к себе.

Вот год заходит в новую петлю,

так тихо, что немного страшно жить.

До Рождества листов не ворошить —

искать себя и заново сложить.

Я мало что настолько же люблю.

Всё какие-то глупости, нежности неуклюжие,

всё навязчивый сплин, осенний и ностальгический.

Что еще у нас обнаружить, обезоруживать,

что еще нам осталось опять пережить стоически?

В этой старой романтике молча любить по-прежнему

что-то есть от щемящего, детского, просветленного.

Что нам ждать друг от друга, что снова начать отслеживать,

если это останется прежней простой влюбленностью?

В твоём северном сердце тоска превратилась в вежливость.

Невозможность меня не помнить – в игру с привычками.

Эта ласковая неуклюжесть, неловкость нежности.

Неотвязчивый сплин, осенний и ностальгический.

Я попробую. Не разбегаться и не касаться.

Не сбивать, самой не сбиться, не отразиться.

Обожание – это не тронуть тебя и пальцем, | не разбить стеклянного собранного зверинца.

У кого не хватило воли не сдаться ритму. | тот не стоит в музыке и моего мизинца.

Не касаться тебя стал о правильным алгоритмом – | он помог тебе остыть и остановиться.

Я останусь хрустальной, отточенной подетально. | на сечении остром самости и соматик.

У меня такие нервы, что крепче стали – | никаких твоих на такую игру не хватит.

Я так бережно за стеклянным слежу зверинцем, | потому что чертовски опасно со мной сближаться.

Обожание – это не тронуть тебя и пальцем.

Разобьёшься.

Ты всегда рисковал разбиться.

Ты послушай, ведь я люблю тебя, и неважно,

кем мы станем друг другу, если когда-то станем.

Наше небо – всё время общее. День вчерашний

с днем сегодняшним никогда не менять местами

и понять, что живут не в прошлом, не сном о прошлых,

а сегодня – бегут за движением узкой стрелки.

Успевать в настоящем – главное, мой хороший,

даже если оно нашим общим бывает редко.

И сегодня не день – коридор от весны до лета:

сделал шаг, и весь город в ответ отозвался гулко.

Я вхожу к тебе распрямившейся и согретой,

нахожу тебя по влюбленности или звукам

бесконечно родного голоса, что разрушил

всё границы, которые прежде существовали.

Вспоминая меня, выйди в город и просто слушай

это общее небо над нашими головами.

В теплую среду на грани чистого четверга

выходить на улицу, как на берег большой реки,

видеть мачты высоток и бордюрные берега,

и машины, вдали снующие, как мальки.

Все наши пристани через годы срослись в одну,

все наши сказки сбросили цепи и чужаков.

Смотри в меня так, как будто нам выпало утонуть,

но смерть передумала, выстрелив в молоко.

В теплую среду, такую теплую, что июль —

пеплом ли тонким, пухом ли тополиным —

я тебя слышу таким, как вечности не споют,

и улицы тянутся ввысь фонариным клином.

В это теплое время суток, и лет, и слов,

застывая от счастья, я возникаю на берегу.

Радость моя, нам, кажется, дьявольски повезло

читать по движению дней, облаков и губ.

И такая проснется боль, развернется даль,

что не каждый скиталец сумеет преодолеть.

Проходить бы в твоих ладонях по городам,

оставаться у колоколен покатых плеч.

Краем губ собирать у виска твой соленый пот,

видеть солнце, скользящее косо к твоей спине.

И на миг замирать, если всхлипнет скрипучий пол

под ногами в студеной утренней тишине,

в час, когда ты забылся, подушки коснувшись лбом,

беззащитен и чуток, наполнил теплом кровать.

И такие в уходе щемящие даль и боль,

что идти, но по памяти всё еще целовать.

У меня будет не история, будет заговор.

Будет время ложиться в мокрый асфальт зигзагами.