Лера Сабирова - Глубже к солнцу

от пупка до затылка
натянута струнка
тонко
как голосок ребёнка
он её дёргает
она дребезжит
сладко
слегка тревожно
что невозможно
очухаться
каждый раз
натяжение всё сильнее
дрожь рассыпается
от пупка и куда-то вниз
ты говоришь себе: соберись
а дитя улыбается

я обнаружила её в объятьях кинокамер
кинокамеры любят драму
и жадно скользят по её коже
выдвинув объективы
насколько это возможно
так что кожа становится прозрачной
и сквозь ершащиеся чешуйки
почти очевидно
проступает светящийся купол
медуза испуганно сокращается
прожигая холодным током
до кончиков пальцев
и уходит в тень
она прикусывает губу и улыбается
привычно и ослепительно
потому что никто на свете не знает
отчего у русалок зеленеют глаза

если бы не ты
разве я могла бы станцевать кровь
которой умывается моё сердце

если бы не ты
разве я смогла бы танцевать жизнь
пронизавшую каждую мою клетку

если бы не ты
разве я научилась бы танцевать смерть
у черты где замирает дыхание

если бы не ты
разве я станцевала бы благодарность
в конце это славной песни

если бы не танец
как бы я смогла подарить миру
свою любовь

гори
гори проклятое солнце
гори и не требуй тепла
раз уж ты – огонь

дари
всё что есть у тебя
знакомым и незнакомцам
неистово и свободно
не экономь

гори дотемна
до края до дна дотронься
чтобы кипело
от встречи с твоей строкой

живи широко
никогда ничего не бойся
я буду дышать глубоко
чтобы ты горело

она появляется с каплей солёной воды.
и даже от тихого всплеска может родиться.
её никто никогда не ловил,
находили следы:
то обточен крючок, то вовсе оборвана леска.
кто-то бросался в пучину её с головой.
а кому-то она так ни разу и не показалась.
ко мне она по-хозяйски, словно домой
приходит без стука.
молю её, чтобы осталась.
а после всего, растворившуюся без следа
ищу её в каждой капле, сорвавшейся с неба.
но в небе нет соли, только сырая вода.
и я тщетно бросаю в окно крошки тёмного хлеба.

когда дыхание глубже
сердце тише
в этом подвздошье
можно услышать
кое-что важное
как день от дня
жизнь струится
внутри меня

2018

вагон метро приносит с собой
влажный запах моря
волна незнакомцев
уносит всё дальше от берега
на губах проступает соль
не смотри что мутны мои глаза
это море выплёскивается во мне
тихо-тихо зовёт своё дитя
надо идти

судёнышко к далёким берегам
весенним ветром гнало от причала.
и сколько бы досады не встречала
его измена, ржавым якорям
оно попутно цепи отгрызало,
зализывало бреши по бокам,
ещё не тёртым, но побитым малость.
а следом по воде струилась жалость,
змеился страх. на йоту на одну,
отчаливая, судно колебалось.
последний якорь уходил ко дну
и море переливом амальгам
в свои объятья путника вбирало.
стряхнув клочки прибрежного тумана,
судёнышко к далёким берегам
отправилось на поиск капитана.

прелестная адочка
сидит на моей ладони.
есть не просит.
– а чего, – говорю, – хочешь?
она щебечет:
– “не знаю
как будто я не там
очутилась
где должна была”
– а где? – говорю.
она тыкает пальчиком в побелённый потолок:
– “там”
там ничего нет.
за окном аплодисменты,
капли хлопаются об асфальт.
а на моей ладони сидит адочка.
есть не просит.
чего хочет – не знает.
свалилась на мою голову.