Григорий Марговский - Тетракатрены

Не мандарин ли сватался к царевне,
Когда, в плену раскопов и излук,
Из белой глины горные деревни
Высокий чистый извлекали звук?
Иль заключал союз тысячелетний
С драконом огнедышащим колдун?
Догадку, обессмысленную сплетней,
Расплавило сиянье стольких лун!
И мы вдвоём, на ветреной террасе,
Скрепив объятья сливовым вином,
Как будто бы прозрели в одночасье,
Очнувшись в измерении ином…
Вскипал похлёбкой рисовой на ужин
Густой туман, по мреющей косе
Носились капли снизками жемчужин
И в мельничном взрывались колесе.

Отринь дуэли. Главное – идея,
Что мир пронзит спасительным лучом.
Пусть гений, над расчётами потея,
Окажется в итоге ни при чём.
Чертя координаты на бумаге,
Как шпаги, с осью скрещивая ось,
Мечтай лишь о мыслительном зигзаге –
Всё прочее решительно отбрось!
С годами, впрочем, сделавшись смиренней,
И ты поймёшь: как звёздам несть числа,
Так вероятность значимых прозрений
В условиях абсурда возросла.
Клинок бретёра возвратится в ножны.
Учёная захлопнется тетрадь.
Все варианты бытия ничтожны
В сравненье с шансом не существовать.

Мир, созданный из вещества обмана,
Замыслен был как проблеск слепоты:
Чтоб глухари партера осиянно
На бис немые вызывали рты;
Чтоб рококо паучьих декораций
В либретто набросал властитель дум –
И зал вопил, что он второй Гораций,
На свиноферме прикупив парфюм;
Чтоб, арию удавленника выдав,
Счастливчик фонограмму наложил
На па-де-де безногих инвалидов
И менуэт изысканных горилл, –
А две уборщицы из бенуара
С вахтёром, что так царственно облезл,
Навосторгались попугаем ара,
Зажавшим в клюве дирижёрский жезл.

Я радуюсь, когда моё дитя
Садится на скрипучие качели –
Растрёпанно, с картины Боттичелли,
В промозглую обыденность летя.
Глаза её искрятся из весны,
Не замечая хмурости дискуссий:
Ни ангела, погрязшего в искусе,
Ни демонов, что им соблазнены…
А мир живёт, уже и не боясь,
Что таинства времён истаял трепет
И умопомрачение расцепит
Причин и следствий подлинную связь.
И всё ж таки: пока её зрачки
Неизречённо светятся любовью –
Я ненависти полон к послесловью
И жажду продолжения строки.

По абрису гранитного карьера
Гоняют мотоциклы вперебой,
И старый клён, как опытный тореро,
Их дразнит багровеющей листвой.
Амфитеатра гул из преисподней
Доносится, но байкеры, кружась,
В надежде ощутить себя свободней,
С фиестой не усматривают связь.
Им невдомёк, что мечет бандерильи
Последний одуванчик на лугу,
Что это предки их уговорили
Над пропастью описывать дугу.
Рокочет «Харлей-Дэвидсон», и сроки
Колеблются, но жертвенник горит,
Покуда в грандах теплится высокий
Дух Реконкисты и её коррид!

Влюблённые носители тату,
Она и он, две братских галереи,
Уста друг друга ловят на лету,
От бриза полусладкого хмелея.
Две выставки, чья живопись легка
И солнечна, фуршетом знаменуя
Сотрудничество, с первого глотка
Впадают в эйфорию поцелуя.
До белопенных толп им дела нет,
Под звуки атлантического гимна
Их контуры, символика и цвет
Заключены в объятия взаимно.
Облеплены песчинками тела:
Так посетители в музейном зале,
Согретые источником тепла,
Гадают, что им гении сказали.

Глаз урагана пристально следит
За паникой береговой охраны.
Так ягуар, засев меж пирамид,
Считает: все ль на месте игуаны?
Вот-вот уже консольной балки скрип
Раздастся – и гуд-бай, архитектура!
Моторной лодкой обернётся джип,
Рыболовецким траулером – фура.
Приняв за млеко пенную волну,
Младенец заагукает… «Не ширься,
Не приближайся, изверг, прокляну!» –
Вопит креолка грозная на пирсе.
Но захлебнутся звонницы церквей,
Над островом завоеватель, вихрист,
Промчится – и винить его не смей…
Какой другой потребен вам Антихрист?

В нью-йоркской синагоге старый хазан
Попался мне, один из пустомель,
Уверенных, что «шмайссер» как-то связан
С молитвой их святой «Шма Исраэль».
Мне сделалось смешно: ведь я филолог,
А он рассвирепел – и тут же в крик:
Мол, оттого был Третий рейх недолог,
Что в ствол убийц Барух Кадош проник!
Мол, с Каббалой эсесовскому сброду
Не совладать, расстрелянным во рву
Г-сподь мгновенно даровал свободу
Ступить на землю предков наяву!
За очередью «шмайссера» звучало:
«Шма Исраэль», их воскрешал иврит!
Узрев безумье с самого начала,
Решил я: пусть Исайя говорит…