Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы ХХ века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1 - Время символизма

Автор словно пересказывает манифест, чтобы сделать его положения более внятными. И Брюсов, как нам кажется, посчитал необходимым сказать свое слово и по этому поводу. Мы не знаем, почему оно не попало в печать: Брюсов мог посчитать его неудачным и отказаться от публикации, а мог и решить, что в данный момент литературного противостояния публиковать его не стоит, потом же оно и вообще потеряло актуальность. Но в любом случае мы должны констатировать, что общая идея стихотворения Брюсова такова: да, яркий солнечный день, когда мы чувствуем себя Адамами, существует, но не следует забывать, что вслед за ним наступает ночь, когда в свои права вступает час молчания, час господства предвечного Хаоса. Это своего рода предупреждение адамистам, о которых говорит и следующее стихотворение Городецкого:

Впрочем, это предупреждение Городецкий мог отвергнуть, поскольку уже в своем манифесте, словно провидя упреки Брюсова, он заявлял, например: «Катастрофа символизма совершилась в тишине – хотя при поднятом занавесе. Ослепительные “венки сонетов” засыпали сцену. Одна за другой кончали самоубийством мечты о мифе, о трагедии, о великом эпосе, о великой в простоте своей лирике. Из “слепительного да” обратно выявлялось “непримиримое нет”. Символ стал талисманом, и обладающих им нашлось несметное количество. Смысл этой катастрофы был многозначителен. Значила она ни больше ни меньше как то, что символизм не был выразителем духа России – тот, по крайней мере, символизм, который был методом наших символистов. Ни “Дионис” Вячеслава Иванова, ни “телеграфист” Андрея Белого, ни пресловутая “тройка” Блока не оказались имеющими общую с Россией меру» 28. «Тишина» здесь – аналог «всемирного молчанья», а слепительное да и непримиримое нет – это отсылки к строкам Вяч. Иванова, когда Пифия произносит:

Возможно, здесь надо иметь в виду и стихотворение 1912 года из книги Городецкого, которую Брюсов знал и цитировал:

Земной поэт не отказывается от низкой повседневности не только потому, что в ней есть «простенькие чудеса», но еще и из-за звездного неба, тоже на первый взгляд простенького, но на самом деле осеняющего эту повседневность с проститутками, вином и окурками.

Может быть, будет не лишним сказать в заключение о судьбе того стихотворения Городецкого, на которое, по нашему мнению, реагировал Брюсова. В первой публикации это стихотворение об Адаме. Через год оно превратится в два – одно о себе, другое будет связано с Гумилевым, то есть с теми двумя авторами, которые не побоятся соотнести себя по крайней мере на какое-то время с адамизмом. Эти два стихотворения, кажется, никогда не перепечатывались.