и в небе ночном – простоквашей
захлюпает свет, и незримая связь,
сырая, меж верхом и низом,
и, влагой и негой захлебываясь,
корячусь, на месяц нанизан.
2008
а здесь трава, и лилии, и маки,
и мальчик лет двенадцати – большой! —
глядит, как диск над ледяной межой
круглится, тускл, и вспыхивает паки,
и канет в ночь; глядит, как светлячок
несёт в траве дозорный свой фонарик;
и кто-то шляпу на кривой сучок —
там, высоко – повесил, – нет, рогалик
обкусанный! и колется кунжут,
рассыпавшись по скатерти-простынке;
и обо всем, привидевшемся тут,
рассказывает мальчик без запинки
и тридцать лет спустя, и пятьдесят
таким же мальчикам, тихоням и задирам,
и ледяные вишенки висят —
всё те же! – над ручным и робким миром.
2007
ты хотел тишины? получай тишину:
ветра вой и бубнилка дождя.
ты ушел с головой в эту тину и тьму,
но забыл рассказать, уходя,
как прекрасен закат над сутулым мостом,
как ты счастливо было, дитя.
из душистого ила, зеленых истом
летней влаги вставала, хотя
громкой жизни, заря, – но, годами соря,
ты судьбу свою протанцевал,
и теперь ты одет в чешую пескаря,
и дрожит, и мерцает металл
драгоценный; ты сам себе рыл западню
с первых дней, первых лет, первых лун —
был ты юн? а теперь в золотую броню
бьется рокотом сонным бурун,
и уже далеко до зари, до росы,
и часы остановятся вот-
вот, – а сизый закат отошёл за мысы, —
значит, кто-то увидит восход,
и чужая забота взлелеет ростки
золотые… а здесь – тишина,
ветра вой; спи и грезь, будто недалеки
первый день, и заря, и луна!
2008
Предо мной, подо мной голубой Океан,
я, наверное, пьян, но уже не поможет
ЛТП и т. д.; день мучительно прожит;
я полярный буран наливаю в стакан.
Эта стопка метелей, чекушка пурги
голубой, и буран надо мной, подо мною;
мне уже не поможешь, да я и не стою
чьей-то помощи, но всё равно «помоги!»
умоляю, а сам наливаю в стакан
вьюги сто пятьдесят, осушаю, и снова
наливаю, и снова в плену голубого
забытья; полынья, а под ней – Океан
голубой; чарка вьюг, забытья полуштоф
да нытья поллитра́, да метель по стаканам;
мне уже не помочь – но влюблённым и пьяным
я прошу твоих слёз, я хочу твоих слов…
2008
не перепрыгнуть рва, и шанса только два,
и робко ручку дергаю дверную,
и к прошлой нерешимости ревную
созревшие к свершению слова —
к свержению: исходов и начал,
и полустершиеся по ночам
твержу обеты: Ты, Кто днесь и присно!
обрекшего на скуку и повтор
себя – отчаль из обжитых портов
в открытую ночь, звёзды, соль и бриз!.. на
столе пылятся веером сердца
и спутники – засаленной колодой;
две запонки – солёных озерца,
слепых – томятся жаждой за оградой, —
но даже близящейся непогодой
не образумить парус беглеца!
2007
Сегодня только пятница. Три дня
мы не увидимся. Три ночи – в разных
постелях. В голове – туман бессвязных
видений, праздных мыслей трескотня.
Ты помнишь ночь, машину и вокзал?
Ты уезжал, но обещал вернуться.
И ты вернулся. Помнишь, как проснуться
нам зверский холод в комнате мешал?
И вот – три дня. И я не знаю сна.
И я пишу. Куда? Мне дела нету.
Трясущимися пальцами дискету
вставляю. Здесь мы вместе. Помнишь, на
безлюдном пляже? Лето, дюны, сосны…
Ведь ты приедешь? Три каких-то дня!
Легко сказать! Три этих дня несносны!
Как можешь ты прожить их без меня?!
2008
над плоскостью – булавочной головкой
в мохнатом тельце бабочки – звезда
любви, беды, бездомной и голодной,
горит, блаженна тем, что не видна
самой себе, что сам себе не ведом
свет, всех уловок слаще и слепей,
счёт закрывающий победам, бедам,
пульсирующим – бабочка! – слабей,
слабей на шпиле сладкого соблазна:
одним собой в инополярной тьме
(вином разбавленной!) насытить глаз – дна
не ведая, не думая о дне,
где погребён его источник; ночь и
свет, и любовь в обнимку спит с бедой, —
а он глядит, слепой и светлый ловчий,
в свой, чуждый, чудный очерк над собой.
2007
Читать дальше