Иоганн Вольфганг Гёте - Рейнеке-лис

Исчерпывающей характеристики этого архетипа не существует, однако у всех его воплощений есть типичные, узнаваемые черты, несмотря на различие в происхождении и этнокультурной принадлежности [4] Как и все архетипы, образ трикстера универсален и наднационален, поэтому может проявляться в таких, на первый взгляд, несходных между собой культурах, как древнегреческая (Одиссей, Гермес), скандинавская (Локи, Один), арабская (Ходжа Насреддин), русская (Петрушка, Иванушка-дурачок). . Как правило, трикстер наделен неординарным умом, а также проницательностью, ловкостью и изворотливостью, но эти качества не гарантируют своему обладателю ни благополучия, ни успеха: он нередко становится жертвой собственных козней, хотя и окружающим причиняет немало ущерба, причем отнюдь не всегда из корыстных соображений. Выгода для него – второстепенный побудительный мотив, который уступает азарту участия в проделке или афере, которые он сам и затевает [5] Так, литературного трикстера более современного образца – Остапа Бендера – увлекает, в первую очередь, процесс поиска стульев, а не связанное с ними богатство. Он очарован самой идеей вечно ускользающей, недостижимой цели; бриллианты здесь – лишь ее символическое воплощение. .

Трикстер наделен деятельной и энергичной натурой, подталкивающей его к разного рода авантюрам, как правило, составляющим сюжетную основу произведения. Персонаж с подобными характеристиками приводит в движение событийный механизм произведения и «расшатывает» заданную автором расстановку сил. На смену относительному порядку и статике приходят сумятица и хаос, которые позволяют трикстеру более эффективно добиваться цели и проявлять свои самые яркие качества. Его стихия – большой город (Панург из «Гаргантюа и Пантагрюэля»), базар или ярмарка (Петрушка, Али-Баба) и вообще торговля (Гермес/Меркурий), политика и дипломатия (Одиссей, Сатана из «Потерянного рая»), война и послевоенная разруха (барон Мюнхгаузен), а сам он является воплощением духа игры во всех ее формах – балагана, маскарада, шутовства, мистификации, переодевания и превращения. Персонажи-трикстеры часто наделены способностью принимать звериный или птичий облик (Мефистофель, Локи, Один), однако иногда зооморфное обличие является для героя не временным, а постоянным. В западноевропейской культуре самым ярким примером трикстера в образе животного является лиса, точнее, Лис [6] Еще до появления аналитической психологии Юнга М. М. Достоевский акцентировал те черты характера Лиса, которые впоследствии ассоциировались с архетипом трикстера: «…темперамент постоянно побуждает его к удали, к проказам, и он часто без всякой пользы для себя, даже по большей части во вред себе делает разные низости из одного только удовольствия делать зло. … Блеснуть, пустить пыль в глаза, рисоваться – его страсть… он любит лгать, но лгать по вдохновению, и во лжи своей становится истинным художником» (предисловие к поэме «Рейнеке-Лис», 1865). .

Традиция изображать лисицу изворотливой и наделенной острым умом, заложенная Эзопом [7] Или воспринятая им из более древних источников – возможно, восточных. и подхваченная его последователями [8] Например, поэт Федр, живший в первом веке, или Бабрий (II в.) – греческий баснописец, живший на территории Римской империи. Популярность сочинений Эзопа была так велика, что после его смерти корпус приписываемых ему текстов стал стремительно разрастаться, и популярные в Средние века «эзоповы сборники» включали в себя произведения самых разных эпох и авторов, объединенные лишь именем древнегреческого писателя. , была очень понятна аллегорическому мышлению зрелого Средневековья [9] «Вкус к аллегории был общей чертой средневекового мировоззрения, мир осмыслялся как система соответствий, в которых за каждым единичным явлением стоял его религиозный и нравственный эквивалент; поэтому ничего не было естественнее, чем изобразить вместо носителей добродетелей и пороков сами эти добродетели и пороки в олицетворенном виде», – так описывал роль аллегорического мышления в средневековой культуре крупнейший отечественный медиевист М. Л. Гаспаров. , поэтому получила свое развитие во многих памятниках словесности этого периода, начиная с XII века [10] Прологом к «лисьей эпопее» в западноевропейской литературе можно считать «Бегство узника» – аллегорическую поэму на латинском языке, написанную неизвестным автором из Лотарингии (вероятно, монахом) в середине XI вв. Сюжет поэмы восходит к басне Эзопа «Лев, волк и лисица», которая проливает свет на причины непримиримой вражды волка и лисы. Средневековый клирик, переложивший эту басню гекзаметром и наполнивший ее образы и мотивы аллегоризмом в христианском духе, превратил ее в развернутое эпическое повествование, которое оказало влияние на последующие переработки историй о Лисе. . В силу популярности сюжета о находчивом и коварном Лисе истории о его похождениях возникают и развиваются практически параллельно в нескольких странах – в первую очередь во Франции, Германии и Нидерландах, – постепенно разрастаясь до полноценных эпических произведений (или повествовательных циклов) с обаятельным рыжим плутом «в главной роли». Хотя в поэме Ниварда Гентского «Изенгрим» (1148 г), ставшей основополагающим текстом ренардической [11] Относящейся к животному эпосу, главным героем которого является лис Ренар (в некоторых вариантах текста – Рейнард). традиции, заглавным героем представлен волк, центральным персонажем является, по сути, Лис Ренар (Рей-нард). Здесь он впервые выступает в своем каноническом образе – в виде коварного, но обаятельного прохвоста, трикстера, который противостоит грубому и алчному Изенгриму. В этом сочинении на первое место выходит не влияние Эзопа, а живая связь с европейским фольклором; сатирические интонации, присущие животному эпосу в целом, уступают место живому, искрометному, хоть и нередко приземленному – во вкусе массовой аудитории – юмору. Поэма «Изенгрим» соединила черты средневековой народной литературы и ученой аллегорической традиции, ознаменовав собой важный этап в развитии европейского животного эпоса.