Array Антология - Другие времена. Антология

настолько, что пустыня – отпустила.

Четырежды ещё взойдёт светило,

четырежды коснувшись рук твоих.

Падёт рассвет и грянут топоры,

блестя белками, кромками блистая,

и галки закричат, изобретая

горбатый ритм, связующий миры.

Осенний воздух наполняет дом,

ведёт меня по лабиринтам комнат.

Но воздуха не хватит, чтобы вспомнить

то, сколько мы не прожили вдвоём.

Не хватит ни вина, ни ворожбы,

ни веры в неземное притяженье,

в смешенье слёз и слов кровосмешенье

в попытке уберечься от судьбы.

И – хватит. Ночь садится на кровать,

на мой кораблик изо льна и луба.

И счастье мне прокусывает губы,

мешая забывать.

Новая ночь творения. Медленно и легко

тает в моём подсвечнике слепок шестого дня.

В глиняной кружке плещется тёплое молоко.

Ночь в астеничном городе, требующем меня.

Что остаётся, Господи? Вброд перейти поток,

в чьей-то случайной комнате бросить на стол ключи

и, упираясь теменем в скошенный потолок,

долго стоять над пропастью выгоревшей свечи;

в тёмных горстях настаивать пепел и сердоликлица,

сердца и улицы. И доливать настой

взятой в сосуде жидкостью. Выбор не так велик.

Белой, чужой, разбавленной. Красной, своей, густой.

Светает. Океан перебродил

и двинулся в предгорья – вал за валом.

Движенье рыб. Движение светил.

Такая мощь в неспешном, небывалом,

неумолимом празднике воды,

что даже вихрь, косматые следы

несущий вдаль по черепашьим скалам,

притихнет и пополнит легион

гранитных волн.

Я жду восхода. Кончик языка

скользит по раскалённым альвеолам,

лицо обезображено тяжёлым

скупым восторгом, злая тьма зрачка

затягивает радужку – похоже

на полный цикл затмения, на дым,

на стыд, на крик, на угольный мешок…

Ведя сухими пальцами по коже,

я сдерживаю яростный смешок.

Забавно то, что ты меня таким

пока ещё не помнишь. Хорошо,

что ты – не помнишь.

Играет Бах. Пылает кровь. На помощь

небесным скрипкам, воспевая полночь,

приходит нежный утончённый ад

порочного барочного гобоя.

Пифагорейский музыкальный ряд.

Пылающее рвётся в голубое,

и птицы в небе страшно говорят,

и эти капли алые горят,

горят на пенном лезвии прибоя.

Уходят люди – вверх по склонам гор.

Торжественно и горько. До минор.

Качнутся плети высохшей лаванды,

мяукнут ставни, прогоняя сон.

Ныряя под лиловые гирлянды,

ты босиком выходишь на балкон

и видишь, что рыбацкому посёлку

осталось жить, от силы, полчаса,

что бестолку молиться втихомолку

и прятать слёзы, глядя в небеса,

что смерти нет, что ты опять умрёшь,

когда-нибудь, сегодня, и родишься

когда-нибудь – сегодня? – прорастёшь

проклюнешься, протянешься, продлишься

в чужом прекрасном теле, что другой

начнётся ритм, и отворится дверца,

где вечно бьётся космос, точно сердце —

непостижимый, жадный и тугой.

Я молча наблюдаю за тобой

и помню, что, примерно, через двести

коротких лет вернётся этот сон.

Всё повторится: океан, балкон,

предчувствие утраты, Бах, прибой.

Ты будешь рядом. Мы не будем вместе.

Таков закон.

Свершилось. Тоника, субдоминанта – кода.

Сырой настил, больничный запах йода,

обломки скрипки, пара чёрных слив,

морской травы подгнившие волокна…

Отсюда, светлая, нет выхода. Прилив

стучится в окна.

Голубка, прощай. Поцелуй на прощанье

горчит миндалём. Протяни мне ладони

звенящими чашами жаркой латуни,

литаврами смеха даруй мне прощенье!

Голубка, прощай. Обедневшим вассалом

познаю опалы больную свободу

и где-то за третьим вокзалом забуду

твоё настоящее. Помни весёлым.

Голубка, прощай. Поминай меня лихом.

Я лгал тебе так, что, пожалуй, и не был

с тобой никогда. Холод падает на пол,

на листья, на поле, политое лаком.

Голубка, прощай. Февралём рукописным,

слепым, рукопашным закончится эта

двоим непонятная странная смута.

Ты станешь распутной. Я стану опасным.

Голубка, прощай. На изломе минуты

застывший троллейбус – архангел вечерний,

и ночь твоя через лиловое с чёрным —

две медных монеты.

Облако причаливает к горе.

К облаку причаливает самолёт.

Так ли уж важно в этой простой игре,

кто и кого насколько переживёт?

Братское небо, влажная простыня.

Звёзды ложатся в пашню плечом к плечу.

Семя двудольное, космополита, меня,