Игорь Михайлов - Вторник. №11, август 2020. Толстый, зависимый от дня недели и погоды, литературно-художественный журнал

Она принялась разглядывать других пассажиров. Молодая мать с красными руками прачки качала туго спелёнатого младенца. Мальчик-горбун уткнулся лицом в книжку. Плохо одетый старик со слезящимися глазами, красными веками и язвами пурпурного цвета вокруг рта дремал, и из его полуоткрытого рта тянулась вниз, на штаны, тонкая струйка слюны.

Напротив сидела прилично одетая женщина с девушкой примерно возраста Викторин. «Почему, интересно, эта девчонка так пристально смотрит на меня?» Викторин мысленно отметила её свежевыглаженный накрахмаленный воротничок и непроизвольно расправила складки на своей хлопчатобумажной юбке, опустила пониже рукава поношенной блузки, чтобы скрыть синяки на руках. Тётя Эвелина была скора на расправу.

Тётки говорили о Викторин, обсуждали её будущее, говорили так, будто её здесь нет или, возможно, она уже стала стопроцентной парижанкой, абсолютно не понимающей их эльзасского диалекта.

– Эх, был бы жив мой брат, хорошим он был гравёром, да и зарабатывал неплохо. Не было бы проблем с этой, да и нам в Страсбург деньги бы присылал. Жан-Луи всегда помогал сестрам. Но, вишь, как получилось – после смерти Луизы-Терезы, он и сам долго не протянул. Говорят, любил её очень, – задумчиво сказала тётя Эвелина.

– А брат Луизы-Терезы – скульптор, тоже небедным слыл человеком. Вполне мог бы взять на себя заботы о девчонке. Твой дядя, между прочим, – добавила тётя Грета, обратившись неожиданно к Викторин.

– И не говори, сестричка. Никого нет, все как сговорились. Раз – и ушли в одночасье, прости Господи мои прегрешения. Девчонку на нас с тобой повесили, будто у нас без неё мало забот.

– Всё уже позади. Доедем до Парижа, вот и избавимся от нахлебницы. Да ещё и денег получим от будущего её хозяина. А то что, зря мы, что ли, больше десяти лет тащили на себе эту обузу?

– Пусть теперь это будет его головной болью, – хихикнула тётя Эвелина.

– Где я буду жить в Париже, тётушка? – спросила Викторин.

Тётки, как всегда, будто не услышали её вопроса и непринуждённо продолжали свою болтовню.

– С кем я буду жить, вы можете мне сказать?

Вместо ответа, тётя Эвелина больно ущипнула её за руку, Викторин заплакала.

– Хватит задавать глупые вопросы. Отправишься туда, куда скажут.

– Мне просто хотелось знать, смогу ли я учиться…

Она ещё не знала, что тётки уже договорились продать её месье Кею и Викторин останется у него присматривать за его детьми. Она не знала, что месье Кей пообещает продолжить её образование и научит её многому: прежде всего, тем вещам, которые не должна знать девочка в её возрасте. Это будет началом пресловутой школы жизни. Из дома Кея она вынесет твёрдое правило: никому нельзя доверять. У неё будут ещё и другие «настоящие парижские учителя», и на память о себе один из них оставит грубый неровный шрам на левой щеке Викторин. Она не представляла, что ждет её, но отчётливо понимала: сейчас она просто болтается на сиденье между двумя тётками, наподобие ненужного тяжёлого кофра без ручек. Кончики пальцев нащупали то место на лице, где в недалёком будущем появится неровный шрам, рассеяно погладили его – есть, видимо, какие-то органы чувств, которые позволяют временами предвидеть собственную судьбу.

Ещё один щипок вернул её в реальность.

– Тебя кормили, о тебе заботились все эти годы, разве ты не знаешь об этом? С самого дня рождения. Ну, не с самого рождения, с младенческих лет. У доминиканских сестёр целых семь лет отучилась, мало тебе, что ли? Бесплатно, причём. И то, если бы не сама мать-настоятельница…

Викторин промолчала. Она понимала, это никак не могло быть заслугой тёти Эвелины. Та подрабатывала прачкой в школе-интернате у сестёр доминиканского ордена, брала маленькую племянницу с собой на работу в те дни, когда тёткин сожитель отсыпался с похмелья. Эвелина прятала племянницу под столом с бельём в прачечной и требовала сидеть там «тихо, как мышь», чтобы её не обнаружила мать-настоятельница. Тем не менее мать-настоятельница однажды-таки нашла её. И это оказалось несомненной удачей, поскольку Викторин понравилась монахине, и та позволила малышке учиться у них.

– Смотри, какая ты выросла кобылища, – продолжала тётя Эвелина. – Сиськи-то, сиськи. Где это видано, чтобы у девчонки такие груди были. И задница… Не задница, а настоящая корма. Вот куда все наши денежки улетали. И потом, Грета, она всё время крутит пердаком, того и гляди, совратит моего Гансика.