Вероника Тушнова - Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений

Обычно от молнии хочется скрыться,
бывает, она убивает и ранит…
Но это не молния – просто зарница.
За этакой молнией грома не грянет.

«Не жди. Не приеду»…
Какое мне дело!
«Целую. Тоскую»…
Какое мне горе!
И впрямь, вероятно, гроза отгремела,
ушла стороною за синее море.

Мне жаль голубого приморского дня
с персидской сиренью, горячей и пряной,
с бушующим солнцем,
соленой моряной;
мне жаль этой встречи, короткой и странной,
когда ты подумал, что любишь меня.
Дымясь и блеща, закипали буруны,
чернели на рейде тела кораблей…
За нами пришла краснокрылая шхуна,
но мы не рискнули довериться ей.
Кричала сирена в порту, как тревога,
и стонущий голос по ветру несло…
Цыганка сказала: – Печаль и дорога… –
Такое у них, у цыган, ремесло.
Цыганка лукавая и молодая
взяла твою руку:
– А ну, погадаю! –
Но ты побоялся ее ворожбы,
ты думал, что можно уйти от судьбы!
Попробуй уйди…
Полустанок осенний,
печаль и смятенье последних минут…
Ни просьбы, ни слезы, ни ложь во спасенье
уже ни тебя, ни меня не спасут.

Но даже теперь, на таком расстоянье,
случается вдруг, и тебя и меня
в летящих ночах настигает сиянье
того голубого, приморского дня.

Открываю томик одинокий –
томик в переплете полинялом.
Человек писал вот эти строки.
Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе,
и в столетьях мы не повстречались.
Если я от этих строчек плачу,
значит, мне они предназначались.

К земле разрыхленной припал он,
ловя подземный сладкий ток…
Еще довольствуется малым
прогрызший семечко росток.
А уж над ним с утра до ночи
и после, с ночи до утра,
дожди таинственно хлопочут,
колдуют птицы и ветра…
Он кверху тянется.
Нигде так
не виден неуемный рост…
Он вымахнул до нижних веток
и хочет вырасти до звезд!
Он всех развесистей и выше
среди родных своих дубрав,
но что ни год – смирней и тише
его неукротимый нрав.
Еще он крепкий и красивый…
Звезда теперь совсем близка…
Но в нем уже иссякли силы
первоначального броска.
Так и застыл он на столетья
на прерванном своем пути,
и шумные лесные дети
спешат отца перерасти!

Молодость… Старость…
Привычно, знакомо.
А я бы делила жизнь
по-другому:
я на две бы части ее делила,
на то, что будет,
и то, что было.
Ведь жизнь измеряют –
знаете сами –
когда годами,
когда часами.
Знаете сами –
лет пять или десять
минуте случается перевесить.
Я не вздыхаю:
о, где ты, юность!
Не восклицаю:
ах, скоро старость!
Я жизни вопрос задаю, волнуясь:
что у тебя для меня осталось?

Припоминаю я все, что было,
жизнь пересматриваю сначала,
как беспощадно меня учила,
какие подарки порой вручала.
Знала я счастье,
не знала покоя,
знала страданья,
не знала скуки.
С детства открылось мне,
что такое
непоправимость вечной разлуки.
Руки мои красивыми были,
нежными были,
сильными стали.
Настежь я сердце свое раскрыла
людскому счастью,
людской печали.
Я улыбалась и плакала с ними,
стала мудрее
и непримиримей,
мягче я стала,
тверже я стала,
лгать и завидовать
перестала.
Молодость – сила.
Старость – усталость.
Думаю –
сила
в запасе
осталась!

Его повсюду было слышно –
сплошной угрюмый гул валов…
Я в темноте на берег вышла,
ища защиты у стволов.

Столпотворенье звуков грозных
обрушилось навстречу мне.
Хватаясь ветками за воздух,
стонали сосны в вышине.

Кипело море в мути белой…
Гоня песчаную пургу,
бесился ветер оголтелый
на опустелом берегу.

Валил он туч свинцовых горы,
с натугой вламывался в лес
и каждого хватал за горло,
кто смел пойти наперерез.

Гудело море разъяренно,
возненавидя тишину,
когда оно плескалось сонно
у смирных дачников в плену.

И, прирученное, урчало,
песка вылизывая гладь,
и не спеша пловцов качало,
чтобы не слишком укачать,
и отдыхающим в угоду