Марта Шарлай - Она превращается в женщину. Стихи и верлибры

Твоя кожа всегда пахла морем —
я утыкала в неё свой нос.
Я знала – когда мы поедем скоро
на юг, там будет стоять утёс,

а ещё там будет пахнуть тобою:
белизной твоих мягких рук —
от запястий до плеч – вечерним прибоем.
Я тебе говорила вслух:

«Мама, ты пахнешь морем и пеной».
Но это уже когда ты спасла
меня, увлечённую волной и верой
в морские подводные чудеса.

С тех пор, из бассейна всплывая смерти,
я словно опять на твоих руках,
пахнущих морем. И мрачные сети
снова рвутся впотьмах.

В мире вымысла не доискаться смысла.
Песни мёртвых пронизали мглу.
Девочке кораблик часто снится —
он бежит, бросается в волну.

Девочка спешит за ним по ветру,
красной нитью дёргает слегка.
Спрашивает – и не ждёт ответа,
что кораблик ищет в облаках:

он их ловит парусами вдоволь,
девочку он тоже зачерпнул.
«Не люблю ни моря, ни улова», —
девочке он на ухо шепнул.

Нить оборвана, и он на дно уходит.
Девочка раскинулась звездой.
Спи, кораблик! Пусть русалки водят,
когда дремлет память-рулевой.

От стены к стене, от окна к окну.
Так усталая кукушка тоскует.
Так глухим, двусложным своим ку-ку
навлекает беду лихую.

От травы к траве, от куста к кусту.
Не поёт (и дитя нет баюкать) —
словно боль зубная: ку-ку, ку-ку.
И крыло превращается в руку.

А второе крыло равноценно листу —
опадает, хрустит, ржавеет.
И не речь совсем, но её искус
над усталой птицей алеет.

И снова падаешь – море, море;
и снова взмываешь из-под бесцветных вод.
Оскому набившее memento mori
подкатывает к горлу – откатывает от.

И руки-руки, и лица-лица,
и весь этот мир – от тебя без ума.
И та же больница – за окошком птица,
деревья без шелеста. Мёртвая тишина.

И обнимаешь живот свой, как парус,
и ловишь малейший, мельчайший толчок.
Подхвачена водами, воздухом, жаром,
себе подпеваешь: придёт серый волчок.

Палата – опять с полинявшей постелью,
и нянечка грязной тряпкою пол
драит и лечит бессмысленной речью.
Бессмысленно ноги расставил стол.