Array Коллектив авторов - Одной цепью. Современные семьи в рассказах и стихах российских авторов

Она лежит на диване и обдумывает план. Обкусывает ногти, всковыривает ранки, спорит сама с собой. Сначала рассуждает как девочка: навести порчу, подсыпать яда или обколоть ботоксом, чтоб затвердели все мышцы. Потом начинает мыслить по-мужски: конечно, ружье – как она сразу-то не подумала. Деды и отец непременно помогут. В ее семье все мужчины по папиной линии брались за ружье рано или поздно. Можно назвать это кармой, судьбой, генами или призванием. А она разве хуже? Решено, думает Лера и от возбуждения никак не может заснуть.

Прадед воевал. С ним все ясно и так. Конечно, стрелял. Как без этого, если уж страна приказала ее защищать? О прадеде в семье было не принято в открытую говорить. Лера только и знала, что у того было два сердца – собственное и неснимаемый золотой медальон – и невероятная способность играть на фортепиано, не дотрагиваясь до клавиш. Секрет этой игры прадед никому не успел раскрыть: пропал вместе с секретом на войне без вести. Так рассказывали – темными вечерами, пододвинувшись ближе, шепотом. А еще шептались, что через десять лет Лерина прабабка получила посылку из Америки, а в ней – одно из прадедовых сердец. Золотое. Ни записки тебе, ни обратного адреса. Понимай как хочешь. Ну а если не хочешь, не понимай. Прабабка поняла как-то по-своему и строго наказала имя ее пропавшего мужа никогда не произносить, а медальон продать. Пр о клятый он. Это тоже рассказывали, перешептывались в темноте, когда «Крымэнерго» отключал свет. Но Лера знала, дело не в медальоне, а в прабабке, которая в чем-то провинилась и муж унес от нее свои сердца: сбежал – на войну, а потом и дальше, чтобы начать совсем другую – лучшую – жизнь. Прабабку Лера не знала, но заочно терпеть ее не могла за то, что довела мужа, который так хорошо умел играть на фортепиано. Когда Леру в пять лет отдали в севастопольскую музыкальную школу, она тоже пыталась научиться так музицировать, за что получала от учительницы по ушам. Лера наотрез отказывалась прикасаться к самому инструменту, ее пальцы возносились над зебровидными клавишами и беззвучно бегали по воздуху. Как бы усердно Лера ни била руками по пустоте, музыка не выбиралась из своего укрытия – продолжала прятаться в тишине. Лера злилась. Уроки пришлось прекратить, что, конечно, жаль. И проданного медальона ей тоже было жаль. Особенно после того, как уже подростком она посмотрела «Титаник». Лера почувствовала, что сорвалась какая-то большая история в ее жизни. Что если б ей это сердце перешло по наследству, она бы встретила капец какую большую любовь. А так – ничего ей не светит. По крайней мере, великого. Лера горько плакала, и плевать ей было на уходящего под воду Ди Каприо. Слезы ее лились по исключительной судьбе, которую у нее украла прабабка.

С существованием этой ненавистной дальней родственницы Леру примиряло лишь то, что та от прадеда родила деда, и на том спасибо. А деда Лера любила. Даже после того, что тот вычудил.

Восьмидесятые подходили к концу, а у Леры жизнь только начиналась. Наконец скоро можно будет пойти в школу, а не маяться дурью в детском саду. Снег падал как никогда, огромными хлопьями. Как никогда в ее жизни, но, наверное, в жизнях других бывало такое не раз. В Крыму снега обычно не допросишься, но случаются ведь чудеса. Католическое Рождество, как объяснили в саду, уже прошло, а брат, которого все ждали, пока не появился на свет. Теперь уж пусть до православного терпит, считала Лера. Ей очень хотелось, чтоб брат родился в Рождество и спас всю семью. От чего конкретно – Лера затруднялась сказать. Но чувствовала, что уже есть от чего. Что-то такое было в воздухе, сидело на кресле, пылилось на полках. Незадолго до этого Лера бросила музыкалку и уже знала, что от прадеда ей не досталось ни-че-го.

Леру оставили дома одну, и она радовалась редким минутам самостоятельной жизни. От нее разило пивом. А точнее – от ее волос. Всю предыдущую ночь Лера проспала на больших бигудях. Пивные локоны ей нравились куда больше, чем липкие сахарные кудряшки. Она рассматривала свои крупные кудри и корчила рожицы, глядя в елочные шарики – сиреневые, розовые, серебряные, всякие. Особенно Лере нравились прозрачные, где внутри виднелся маленький дождик. Эти шарики ничего от нее не скрывали, а давали все по-честному разглядеть. Лера наслаждалась тишиной и своими фантазиями. Но тут пришла тетя Маша с красными от мороза щеками и красными от слез глазами и все испортила. В таких случаях взрослые спрашивали – что случилось. Лера знала, что еще не взрослая, но пора бы уже начинать. Поэтому она деловито произнесла: хочешь поговорить? Но тетя закатила глаза – нет, она не хотела – и, зарыдав в платок, отправила Леру в детскую комнату. Предчувствие у Леры было так себе: сама она последний раз так плакала навзрыд этой весной, когда умер Спрут Каттани. От этой мысли у Леры снова защипало в носу. Чтобы отогнать воспоминания о жестоко убитом герое ее уходящего детства, Лера стала смотреть в окно на снег, который все падал и падал, белил все и белил. Скоро Новый год, и ее собственный дед снова нарядится Дедом Морозом, а Лера снова сделает вид, будто не узнала его – ой, настоящий, надо же. И всем будет хорошо.