Анастасия Гайнаншина - Из музыки и тишины

В эти тучи пробьётся лучик
и, недолго ища созвучий,
упадёт на сплетение рук.

Миг, живучести не обучен,
осознав свою невезучесть,
возвратится на новый круг.

И по лету споёт панихиды
по веленью своей планиды
наступивший яблочный Спас.

Созерцая земные виды,
полетят с небес персеиды,
оседая на донце глаз.

Эти тучи полны воды,
и сады отдают плоды.
Скоро августа дни прервутся.

Он затянет зелёным пруды
и у падающей звезды
загадает сюда вернуться.

Где белый день ржавеет от листвы,
и у дверей ждут каменные львы,
где окна электрической надеждой
живут в сердцах, укутанных одеждой,

где пролегли твои следы во мне,
слова тонули в птичьей трескотне,
где без тебя была я пустотой самой,
и ночь бессонная звала меня сестрой,

где солнце за трамваем птицей желтобрюхой,
и время прочь неслось косулей лопоухой,
где жизнь моя стояла на кону,
и я ждала тебя, лелея тишину,

где в месяц окровавленных рябин
нас раздавило в острых глыбах льдин,
где зиму пережил лишь тот трамвай,
там больше нет меня.
Прощай.

Где-то там за поиском и путём,
за болеющей памятью где-то там,
за несмелостью жить, за нытьём
океан подступает к моим ногам.

Льнёт белухой, скользит касаткой,
исцеляет ноющее, застарелое.
Я вхожу в него, разрушенная и шаткая,
он, как зодчий, строит из меня целое.

Я впадаю в него, как в тяжёлый сон,
обмелевшей тихой рекой,
и лазорево-белый небесный склон
отражается в нём и во мне мечтой.

Забываю, как мне скулилось,
как сходилось со всех осей.
Просто плыть. Отдаваться на милость.
Утопить в себе мир вещей.

А потом я стою перед ним песочная,
в конопатой позолоченной крошке,
а он девять жизней мне в межпозвоночное,
будто мне не раз умирать, как кошке.

И спустя песок, счастливость, спустя океан,
возвращаюсь, наполненная до края.
Рьяный город небрит и июльски пьян,
я танцую с ним, улыбчивая и живая.

Мое богатое необъятное королевство —
восход пьянящий, багряный спелый закат.
вокруг, за солнцем, земля пускается в бегство
и тысячи разных жизней даёт напрокат.

И стаи птиц, летящих на юг и обратно,
и сколы острые северного ледника,
и облака, на гору севшие густо и ватно, —
всё это вещи из сокровенного тайника.

Глаза закрою, и рушатся стены зданий,
луна свисает опалом в тысячи тысяч карат.
Ведь красота всего на свете выходит из знаний,
что миллионы жизней земля даёт напрокат.

…И с тех пор он подранком мается,
заливает в пустоту алкоголь,
даже в церковь ходил, хотел покаяться,
да не смог. Не пустила боль.
Курит в комнате, смотрит в окна.
Обречённее жертвы, ночи мрачней.
И единственный свет, что впускают стёкла,
смешан с желчью уличных фонарей.
К нему ходят живые женские призраки,
он не помнит ни лица их, ни колен.
И под рёберной стенкой не чувствует признаки
жизни, движения, времени, перемен.

А однажды она, наконец, вернулась.
Села рядом и коротала с ним ночь.
И к утру тихо так улыбнулась,
говорит, я хочу помочь.
Приходи, говорит, ко мне, у меня тихо.
Только вороны да небесный свод.
Приноси с собой цветы и немного выпить.
Ты ведь помнишь всё,
завтра исполнится ровно год.

Он проснулся. Кажется, кровь
пробивала новое русло,