Людмила Сидорова - Пушкин – Тайная любовь

Художник К. П. Брюллов, портрет брата Александра, 1823–1827 [44]

ПРАВИЛО № 25:как отмечает Л.А. Краваль, голая шея при мужском лице – догадка, намек поэта на интимность отношений с этим мужчиной у изображаемой им женщины.

Вероятно, Пушкин видел написанный Карлом Брюлловым портрет брата в мастерской последнего по возвращении того в Санкт-Петербург в 1829 году. Но тогда выходит, что и саму сюиту на 50-м листе Лицейской тетради Пушкин рисует не ранее 1829 года? Нет, скорее всего, просто карандашом уточняет, актуализирует – подрисовывает, совершенствует – ее сюиты всякий раз, когда эта старая и такая дорогая для него тетрадь попадается ему на глаза. На это, в частности, указывает возраст полупрофиля А.П. Брюллова при бакунинской макушке: Александр Павлович изображен здесь в ракурсе своего молодого портрета, но в примерно 35-летнем возрасте – весьма похожим на его портрет сороковых годов работы художника П.Ф. Соколова.

Почему Брюллов оказался в пиктограмме при профиле Бакуниной? Может, она, действительно, с молодости была в него влюблена? Нет, у него, одного из лучших студентов Академии художеств, в пушкинский лицейский период она просто берет уроки рисования. Сама по себе Екатерина – очень одаренный человек, тоже настоящая художница, мечтающая совершенствоваться в своем творчестве. Но Пушкин, похоже, не предполагает в женщинах, как людях, ни больших творческих задатков, ни подобных устремлений. «Живо воспринимая добро, Пушкин, однако, не увлекался им в женщинах…Причина того, – замечает Анна Керн, – заключалась, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени» [45].

А.П. Брюллов. А.И. Клюндер (по оригиналу П.Ф. Соколова), 1840 [46]

Как подтверждение того же – в его «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях»уже 1830-х годов уничижительное «славное решение, приписываемое Петру I: женщина не человек, курица не птица, прапорщик не офицер. Даже люди, выдающие себя за усерднейших почитателей прекрасного пола, не предполагают в женщинах ума, равного нашему, и, приноравливаясь к слабости их понятия, издают ученые книжки для дам, как будто для детей…» (XI, 53)

В этой почерпнутой еще в юности убежденности недавнего лицейского выпускника, видимо, – и вся атипичность, странность, загадка для него Бакуниной, как молодой и красивой девушки. А, казалось бы, она – художница, он – поэт. Они должны были бы интересовать друг друга хотя бы как личности. Тем более что он, по нашим представлениям, так старается щедрой россыпью своих элегий не только донести до нее свои чувства, но и произвести на нее, в контраст своей некрасивой, как сам он считает, внешности, благоприятное эстетическое впечатление. Вспоминая Екатерину Бакунину и связанное с нею свое юное стихотворчество, он 28 апреля 1830 года в письме к супруге своего приятеля Вяземского Вере Александровне по поводу своей предполагающейся женитьбы на «113-й любви» Наталье Гончаровой добродушно иронизирует: «Первая любовь всегда дело чувствительности; чем она была глупее, тем больше остается сладостных воспоминаний.Вторая, видите ли, – дело чувственности…» (XIV, 81)

И с прежней озадаченностью смотрит вслед удаляющейся от него Екатерине на своем «деревенском» рукописном листе 81 об. в ПД 841. Впрочем, так, спиной и в полный рост, он изобразил ее в первый раз еще в беловике начатой в Одессе в 1821-м, а законченной уже в Михайловском в октябре 1824 года поэмы « Цыганы» (ПД 836, л.7) – на широком поле у текста песни Земфиры:

На замечание Алеко прекратить «дикое» на его цивилизованное ухо пение Земфира дерзко возражает: «Ты сердиться волен // Я песню про тебя пою». Дикость песенной ситуации для Алеко-Пушкина состоит в том, что его самого, «старого»(то есть прежнего и настоящего, поскольку – первого) мужа, все еще отвергает, не хочет знать его любимая гражданская, как теперь это называют, жена Бакунина.