Людмила Сидорова - Пушкин – Тайная любовь

В « Романе в письмах», который Пушкин начинает также осенью – зимой 1829 года, после пребывания в вульфовском селе Павловском, мысль о прелести уездных барышень связана с Лизой – перебравшейся из столицы к бабушке в деревню сиротой благородного происхождения, воспитанницей богатой княгини. Не случайно он и называет эту свою героиню точно так же, как барышню Муромскую, – Елизаветой.

Прибывший ради Лизы в провинцию ее поклонник, гвардейский офицер Владимир, делится с другом в письме: «С Лизою вижусь каждый день – и час от часу более в нее влюбляюсь. В ней много увлекательного. Эта тихая благородная стройность в обращении, прелесть высш.<���его>петербургского общества, а между тем – что-то живое, снисходительное, доброродное (как говорит ее бабушка), ничего резкого, жесткого в ее суждениях, она не морщится перед впечатлениями, как ребенок перед ревен<���ем>. Она слушает и понимает – редкое достоинство в наших женщинах… Кроме Лизы есть у меня для развлечения <���Машинька ***>. Она мила. Эти девушки, выросшие под яблонями и между скирдами, воспитанные нянюшками и природою, гораздо милее наших однообразных красавиц, которые до свадьбы придерживаются мнения своих матерей, а там – мнения своих мужьев». (VIII, 55–56)

Как вам, между прочим, – пушкинский «камешек в огород» присутствовавшей на оленинском празднестве с царскосельских лет неблагосклонной к поэту матери-Бакуниной? А также, конечно, и ее до сих пор в ущерб себе послушной дочери – самой Екатерины?

Стоит также иметь в виду, что праздник в Приютине проходит в памятный Пушкину еще по лицейским временам табельный день, когда занятия в классах официально отменялись в честь именин императрицы Елизаветы Алексеевны. Кстати, наверное, будет вспомнить биографический эпизод 1814 года, когда 15-летний Пушкин со своими друзьями Пущиным и Малиновским отмечали это царицыно 5 сентября собственноручно изготовленным «гогелем-могелем» с ромом. За что вместе с их «пособником» дядькой Фомой по-серьезному попали «под раздачу». Дядьку, понятно, с должности при детях уволили, а фамилии провинившихся лицеистов вместе со строгим порицанием в их адрес записали в призванный оказывать влияние на их дальнейшую судьбу «кондуит». В придачу к этому наша веселая троица еще и две недели во время вечерней молитвы в назидание остальным простаивала на коленях…

Но только ли этими собственными отроческими проказами мило Пушкину «царственное» имя «Елизавета»? Символом императрицы Елизаветы, как отмечает Леонид Матвеевич Аринштейн, считалась роза [32]. Ассоциируя императрицу с этим «царственным цветком», свиту ее фрейлин, стало быть, следует ассоциировать с букетом из более мелких роз. В своем «деревенском» рисунке ПД 841, л. 81 об. Пушкин не случайно ведь изображает розу стелющейся стеблем по затылкуЕкатерины Бакуниной – девушки из свитыцарицы.

И если в своих адресованных фрейлине Н.Я. Плюсковой стихах 1818 года он «Елисавету втайнепел» , то в придачу к политическим смыслам, которые видит здесь Нина Забабурова [33], явно имел и намерение личного порядка, обращенное вовсе не к императрице:

Если без предубеждения вдуматься в текст этого стихотворения, становится понятно, что автор его стремился выразить прежде всего неизменность, непреходящесть своего чувства к собственной девушке – обожающей свою царственную работодательницу ее фрейлине и фаворитке Екатерине Бакуниной, с которой его связывает свободная любовь (по крайней мере, с его стороны). В этом и состоит вся его «тайна», ибо воспевание поэтами царственных особ в те времена не только разрешалось, но и всячески приветствовалось. «Неподкупный голос» Пушкина в хоре воспевателей, как сам он подчеркивает в стихотворении, – лишь « эхорусского народа», которое, как известно, не способно отразить звук в его первозданной точности.