Алессандро не хочет умереть в Петербурге. Но если бы ему пришлось все-таки сделать выбор, он хотел бы (стремится, утратил надежду) угаснуть в Атлантиде, на острове, которого нет и который, возможно, был, но ушел под воду, оказался покрыт водорослями в которых кружат стайки рыб, дно усеяно древними амфорами и плодами (цветами, деревьями), которых уж (никогда) нам не увидеть. Алессандро не хочет умереть в Петербурге, потому город этот, зародившийся на чертежном столе, но в груди которого бьется младенческое и противоречивое сердце, примиряет «любые страсти, / самые несхожие, разные настолько, / что будто и не связаны между собой». Город этот та «связующая нить, та крепь / Что перекладывает в реальность стихи, / Театр, кино, искусство, повседневный быт!»… Он связывает «в череду танец и жизни мастерскую», он распахивает православие «новым ценностям».
Но прежде, чем умереть, когда бы не был предначертан этот день, Алессандро хочет продолжать писать – в этом первоисточник его энергии – и путешествовать. Наблюдать воочию и, вернувшись из поездки, рассказать. Его стихи достойно чисты и горделиво противоречивы, они лишены программных ходов и преклонения перед школами и академиями. Алессандро пишет свои стихи (именно так, свои ), ибо он испытывает от этого удовольствие, ибо это позволяет ему вести диалог (осознавая, что он не может быть строго очерченным) с теми, кто живет ныне или жил раньше, подлинными или же вымышленными персонажами, возможными и невозможными. Пишет (думает, вынашивает замыслы) в залах ожидания аэропортов и, возможно, вне стен клубов внешнего благополучия. Горожанин, свободный, независимый и отважный, поэт и повествователь, человек обыкновенный и человек исключительно честолюбивый.
Нет, Алессандро не хочет умирать.
Migravi su rotte tracciate di percorsi semieterni,
scortando tramonti e albe, non temevi cambi,
ché portavi bagagli ben ricolmi di speranze,
intrecciati a sogni rigidi quanto l’inverno.
Come nebulose dentro galassie, sei apolide.
Cosmopolita, mai nessuna carta di soggiorno,
potrà mai schedarti. Tu sei meraviglia di cosmo.
Твой путь начертан полувечностью.
Восхода и Захода странница и страж,
Шла неустанно и не страшилась перемен.
Кладь несла – она была полна надежды
и обжигающей как изморозь мечты.
Ты аполид. Галактики туманность.
Космополит. Тебя никто не в силах.
Вид на жительство тебе не нужен.
Вселенной чудо – это ты.
Sei candido color, chiara purezza,
scendi trasverso alla volta d’Occidente.
Blocchi sguardi, o cerchi, senza catene,
pitturando sfumature bianche colorate
come solo i miei fulgidi sogni migliori,
che candeggi smacchiandone vita.
Скользят по своду Западному
блики. Лучезарен белый цвет,
что настигает взгляды и круги,
но их не сковывает в цепи.
Так яркость снов твоих
Забеливает пятна жизни.
Baciami, e poi ancora baciami,
da Est a Ovest, verso il Volga,
e quel Danubio blu. Manchi solo tu.
Sembra l’unico silente rumore,
che viene dalla nostra Eurasia.
Поцелуй меня и целуй меня снова,
С Востока на Запад, чрез Волгу
И голубой Дунай. Не хватает лишь тебя.
И мнится, что это беззвучный шум,
Исходящий от нашей Евразии.
Una collana nuova, mai vista prima,
nasceva dal gusto di paesi lontani,
dove l’acciaio si fonde col cuoio
e l’onirico non fu dipinto da Bosch.
Accompagnata da brividi erogeni,
pareva dire: Slacciami e slacciati.
У тебя – новое ожерелье.
Я никогда не видел этого раньше.
В нем явен привкус дальних стран,
Где мастерят убранства из кожи и железа,
где сновидения ночные писал не Босх.
Струится бусин страсть чуть слышно:
Застежку расстегни мне. И расстегнись.
Girava giornate su se stessa senza freni d’aria,
con muoversi di trottola, frivolo apparir di forme.
Continuava a disegnare voli dell’anima e spire di cobra,
non fermando il suo andare e come ruota infinita,
ballava vita sensuale che non avrà altra grazia.
Он проводил дни, затаив дыхание
с движением верха легкомысленность форм.
Он продолжал рисовать полеты души и
спирали кобры, не прекращая ее движения,
и, как бесконечное колесо, танцевал
чувственную жизнь,
и не было бы большей благодати.
Di facili sorrisi e candide nuvole,
plasmata da tempo di grigiore
ma tutto è così chiaro in te,
che l’ipocrisia rifuggi, per natura.
Rara come luce in inverno,
sei gran raggio nativo dell’est!
Illuminami. Splendimi e brillami.
Из улыбок легких, белоснежных облаков
ты была изваяна в эпоху марева седого.
Но чужда притворству суть твоя,
От природы она прозрачна.
Явление редкое, как зимний свет,
Ты первородный луч с Востока!
Меня ты просвети.
Сияй и путь мой освещай!
Читать дальше