Сафонова-Пирус Галина - Рассказы, эссе, стихи

«Нет, Сашок, нет. Не хочу я вписываться в ваше прогрессивное общество… ага, пусть я – отсталый, пусть – фуди 3 3 Фуди – человек, питающий особый интерес к еде, напиткам, считающий наслаждение ими более важным, чем простое удовлетворение потребности. , дурак и останусь таким… ага, пусть проживу холостяком, но если моя любовь, моя прекрасная Елена превращается в доступную девку… Ну не хочу я такую, не хочу!» И колёса подсказывали: «За тобой далеко-далеко я пошел бы по лезвию месяца… я пошёл бы… пошёл бы…» Но их стук становился всё мягче, отдалённей и ему начало казаться, что они согласно кивают ему в ответ.

Димка проснулся, открыл глаза. В окно вагона настырно светил привокзальный фонарь, слышалось шарканье шагов, негромкие голоса. В купе вошёл мужчина, откинул нижнее сиденье. «Кото-то подселили», – подумал он и отвернулся к стене, но тут же услышал полушёпот: «Ну вот… твой чемодан под тобой… Передай маме, что всё у меня будет хорошо, а сама будь осторожна в этом городе. Пока сестрёнка, пока, Ленок.» Вагон чуть дрогнул, послышались торопливые удаляющиеся шаги. «Еще одна Ленка на моём пути появилась. И какая она?» Повернулся. Она сидела, опершись локотком о стол и, склонив на кулачок голову, смотрела на медленно уплывающие в ночь вокзальные огни, которые на мгновенья выхватывали профиль. «Красивая какая! – удивлённо подумал Димка: – Нет, она не Ленок, она настоящая Елена Прекрасная.» И снова, как совсем недавно ему подумалось: «Ехать бы с ней вот так… долго-долго, ведь если заговорит, еще неизвестно что скажет.» Но колёса, набирая скорость, тут же подсказали: «Я пошёл бы по краешку месяца… – И он, вторя им, беззвучно зашептал: – Пошёл бы… пошёл… пойду».

К автовокзалу подъехала легковая тёмно-синяя машина, – «Мой любимый цвет!» – из неё вышел мужчина, – «Симпатичный… под стать своей машине.», – подошёл к киоску, что-то купил, – «Наверное, сигареты.» – взглянул в сторону нашей стайки, ждущей автобус, постоял, вроде как вглядываясь и пошёл в нашу сторону… – «Да это же…». И тут же услышала:

– Так все же это ты! – Ой, да это же Данила! Сто лет с ним не виделись. – Ну надо же… – Улыбнулся радостно: – А я, подъезжая сюда, вспомнил о тебе и подумал: по-прежнему ли навещает своё родное гнездо или?..

– Без «или», – улыбнулась и я, – как же можно забывать «родное пепелище» 4 4 Александр Пушкин: «Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам.» ?

– Можно, можно. – И его улыбка растаяла: – Многие забывают. – Помолчал, кивнул на моих попутчиков, ожидающих автобус: – Однако народу собралось!.. наверное тебе стоять придётся…

– Придётся, так придётся, у меня же нет машины, как у тебя.

Взглянул:

– Слушай, а поедем-ка со мной. Правда, на полпути мне надо будет свернуть в деревню… – И снова заулыбался: – Но зато потом ты сможешь сесть на один из пригородных автобусов, там они уже часто ходят в твой областной…

«А почему бы и нет?» – спросила у себя и, согласно кивнув головой, шагнула к машине.

Данила одно время работал у нас журналистом после окончания Университета, – по распределению, – но не остался, а уехал «пробиваться» в Москву. И хотя журналист он был неплохой, всё же как-то мало верилось, что ему удастся осуществить задуманное, – был слишком робок, эмоционален, да и не любил подчиняться вышестоящим редакторам, требовавшим штампованных слов, составляющих такие же штампованные фразы. Но видать в Москве в те времена, – начало девяностых, – более умные и свободные редакторы ждали от журналистов чего-то свежего, нового, поэтому и удалось ему вначале «зацепиться» в каком-то журнале, а потом в «Литературной газете», которая была для нас «светом в окне».

– И зачем ты пожаловал в наши края? – спросила после привычных: ну, как ты?.. а как ты?

Усмехнулся:

– А пожаловал, как ты выразилась, для того, чтобы отцу в деревню отвезти всё необходимое. И так жалую… – Снова усмешка: – каждый месяц.

«Вот это да!» – удивилась, но спросила:

– А почему твой отец в деревне? Слухи ходили, – взглянула тоже с усмешкой, – что ты его к себе в Москву забрал.

– Слухи тебя не обманули, – принял мою шутливую усмешку: – Забрать-то забрал, но он потом…

И дальше короткими фразами «набросал» портрет своего отца: родился тот в деревне, куда на лето привозила Даньку его дочь, и дед любил рассказывать внуку о своих предках, о том, как те пахали землю, сажали, убирали урожаи, да и не только рассказывал, но и показывал чудом уцелевшие у соседей, а теперь приютившиеся у него в сарае плуг, борону, да и в хате был целый уголок с разной деревенской утварью, – ухватом, кочергой, прялкой, лаптями, плетениями из липы, бересты. И всё это, дорисованное живым воображением внука, так запало в душу будущего журналиста, что писать кроме как о колхозниках или «сельских тружениках», как их называли в советские времена, уже не мог, да и теперь пишет о перестраивающейся, приспосабливающейся к «рыночным отношениям» деревне.