Александр Ливанов - Нежелание славы

Кто же ты – рецензент? Палач? Целитель? Спаситель?..

Надеялся, поставлю на стул свой тяжелый портфель, со скорбно-отрешенным видом буду вытаскивать по одной рукописи, сопровождая каждую каким-нибудь кратким резюме. «Безнадежно», «детский лепет», «форма без содержания», «тут что-то есть… Надо его иметь в виду. Начал не с формы, с сущности. Год-другой-труда – может родиться поэт!».

Обычно последнее – и говорится последним. Редактор смиренно кивает головой, он привык уже к этим «безнадежно», «детский лепет» и «форма без содержания» (любопытно, что не бывает наоборот – «содержания без формы»!). Огромный самотек рукописей – а линии их известны. Две ипостаси. «Не пойдет» (никак не может «пойти»!). И этого подавляющее большинство. При всем разнообразии фамилий, цвета папок, названий рукописей. И очень редкое, радостно-сдержанное, почти суеверное. «Это может пойти… Мне понравилось… Посмотрите сами…». Вторая ипостась – без эмоций, отрешенно, почти равнодушно.

Тут не перестраховка, не готовность пойти на попятную. Другое тут. Не выказать восторга, увлеченности, экзальтации и вообще – «настроения». Во все такое – плохо верится. И здесь то же: «тверд, спокоен и угрюм»… Это обывателю-читателю, литературным дамам обоего пола позволительно восторгаться. Мы же решаем судьбу автора. Годы труда! Мы по ту сторону добра и зла, мы почти не люди – какие-то авгуры, тайновидцы, нет у нас эмоций, одна лишь: объективность!..

«Объективность»… О самом субъективном: о поэзии! Пушкина и то долго «пробовали на зуб». Как для звездного света, нужно время. Кто раньше, кто позже, кто по хрестоматии – «да» обязательно прозвучит когда-то. Редактор занят автором – кому же все выскажу?

– И что же? Вам не нравится в моей поэме просторечье? – спрашивает сидящий перед редактором автор. Редактор мне бегло и молча кивнул. Мол, подожди… Работа с автором. Уверенность, что я пойму все правильно, не обижусь. Более того, сочту – так оно и есть! – эту холодность кивка как доказательство: мы ведь свои… Мы поймем друг друга. Это перед автором надо – выступать. И показать свой энтузиазм, и тонкое понимание поэзии, и зрелость суждений, при всем притом – быть вежливым, радушным. Легкокрылая молва, начальство, то-сё.

Ну и работай себе на здоровье. Посижу. Подожду. Только не воображай, что ты – «работодатель», что я уж очень дорожу этим рецензированием…. Хорошо, если и вправду – «свои». А если – небрежение?.. Три человека, три отношения: явь, мнительность, суеверие…

Посижу, посмотрю… Затем, кто же – автор? Не из тех ли, кому я дал «добро»? Любопытно все же… Или что это – лестно казаться самому себе – добродетелем? Хочется, чтоб автор знал – именно я его «добродетель»?.. А как же те – десятки, если не сотни! – для которых я – «палач»?..

– Я старался избегать литературность! Мои герои – простые люди труда! И говорят они на просторечье!

– Во-первых, нет «простых людей», как нет «сложных людей». Тем более нет «простоты» от труда! Это старые, простите, барские суждения… Мы-де – тонкие, сложные, мы в университетах учились, Гегеля и Писарева читывали… А мужики-де – простые! И долго даже в литературу не пускали! А о вашем просторечье… Хорошо бы… Да у вас оно, не просторечье, а, как сказано у Пушкина – простомыслие! Не слово-мысль, не слово-умысел скрыть мысль… Не то ни се…

– Где? Где это сказано у Пушкина?.. – вскидывается автор.

Что это, – не верит на слово? Хочет сам прочесть? Верно ли понял редактор? Просто заинтересовали его эти слова Пушкина? Ведь не только для поэтов – для каждого русского – Пушкин: университет культуры! Нет, и вправду нельзя с Пушкиным так обиходно, небрежно… Да и мне б интересно, где у Пушкина: «простомыслие»?..

И я задумываюсь над тем, что вот есть такой в Москве хороший институт ИМЛ. Институт марксизма-ленинизма. Позвони – не спросят кто ты, зачем тебе – любую цитату тебе проверят, скажут в каком томе, на какой странице!.. Чтоб не было искажений, не было «вообще», «поверхностно», «приблизительно». Чтоб мысль не утратила в устной передаче! Сколько раз сам звонил, каждый раз с чувством гордости отмечал: насколько в первозданности мысль и ярче, и тоньше, и глубже! Сколько раз убеждался: память искажает, нельзя ей верить!

Вот бы и пушкинский институт такой открыть. Просто институт мировой классики… Любую строчку, строфу, абзац… Пушкин и Шекспир, Толстой и Лермонтов, Гоголь и Гёте… Пожалуйста! Или не надо? Интимное чувство утратится?.. На массовую культуру извести можно классику? Или, напротив, препона массовой культуре?