Елена Степанян - «Третьяковка» и другие московские повести

И слезы смахнул.
– Так чего же мы ждем?
Сейчас же к Матроне его отвезем!
– Да нет, не решатся они в одночасье.
Спросить бы у Митревны этой согласья!
Неплохо тебе бы поехать самой.
Я дам тебе денег, Дуняша, я знаю —
Ты дочиста все отсылаешь домой.
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .

…Неужто она разучилась ходить далеко?
Ведь станция дальше не стала! А так нелегко
Идти… И чем ближе село —
Тем труднее шагать,
Как будто весь воздух куда-то девался —
Так трудно дышать.

…Как странно – еще ведь светло,
А на улицах нет ни души…
Но вот их изба,
К ней невестка навстречу спешит,
За ней – ребятишки,
И мама стоит у ворот…
Матрона, небось, угадала,
Что Дуня сегодня придет.

Ее обнимают, целуют, сажают за стол.
– А вы почему не едите?
Случилось ли что?
– Мы только с поминок.
Ты ешь, ты с дороги, родная!
– Легко говорить! Кто же помер?
– Да ешь ты, сейчас все узнаешь.

– А помер, пусть будет земля ему пухом,
Гаврилин…
– Гаврилиных – семеро братьев!
Кого схоронили?
Молчат, словно русскую речь позабыли.

Дуняша вскочила – да что же случилось?
Ведь это ж не первая смерть на селе,
Не первый покойник на грешной земле.
Так что же они языки проглотили?
Неужто убили? Который Гаврилин?

– Сестры их двоюродной свадьбу играли…
И, стало быть, всех их на свадьбу позвали.
Хотела Андрея жена не пустить,
Ведь знала – не может родня им простить,
Что стали с торговли так скоро богаты,
Что въехали в каменные палаты.
…А братья на свадьбе, видать, перепили,
Про все, кроме злобы своей, позабыли…
Они ведь и раньше хотели Андрея убить,
Матрона твоя говорила,
Что долго ему не прожить.

Пригнулась Дуняша —
Стоит и не дышит,
А стены избы, и стропила, и крыша
Вокруг нее вдруг
Ходуном заходили
И тысячью голосов завопили:
– Андрея Гаврилина братья родные
Убили! Убили! Убили!

Не рухнула наземь небесная высь,
И все по делам по своим разбрелись.
Но жить, как мы жили,
Мы больше не сможем,
И с нас эта кровь
Будет взыскана тоже.
Мы все тут виновны, что братья родные
Убили Андрея! Убили! Убили!
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .

– Ну что ты ревешь? —
Увещает Матрона Дуняшу. —
На братней крови и стоит
Земное страдание наше.
Вот август настанет – и грянет война,
Какой не бывало вовеки,
Натешится злоба людская сполна,
Аж кровью окрасятся реки.
И все, что казалось нам вечным, – падет!
И больше не будет ни слуг, ни господ!..
Что, кончила плакать? Очнулась?
Сильнее всего тебя это коснулось!

Но Дуня в ответ зарыдала опять:
– Такую невесту нашла ему мать!
Княжна и красавица!
Господи Боже!
Бежать мне оттуда, бежать!

Матрона вздохнула, слегка помолчала,
Да как расхохочется звонко:
– Так вот с чем к нам Дуня Носкова примчалась —
На свадьбу господскую звать!
А я-то решила —
Заради больного мальчонки.

Ну вот что – скажи,
Чтоб мальчонку везли поскорей,
А свадьбу Матрона играть не велела!
– Ну что ты смеешься над бедною Дуней своей?
Ведь я умираю,
Хоть ты бы меня пожалела.

– Слепая Матрона жалеет слепых!
Ты зрячая.
Посланный Богом жених
Твой Жданов.
Так дай ему время
Тебя разглядеть за преградами всеми,
Которые злоба людская меж вами
Одну за другой громоздила веками.
. . . . . . . . . . .

Старуха Наталья ее провожает
До самых ворот.
– Ну совсем городская!
И ручка-то мягкая стала какая!
А мать говорила – кастрюли ты чистишь…
– Меня теперь учат господскую пищу
Готовить, – Дуняша, смутясь, отвечает. —
И руки приходится строго блюсти.

…Недолгую гостью перекрестив,
Наталья, как будто во сне, посмотрела
На черные, в трещинах руки свои…
…Из персти земной было создано тело,
И станет землею – мы все ей сродни…

И снова проплыло в сознании сонном —
Вот, плод ее чрева, дочурка Матрона
Живет, не касаясь земли,
Живет, словно в царстве Субботы,
И нежные ручки не знают
Ни черной, ни белой работы…

О труд завершенный!
Что может сравниться с тобой!
По жилам разносится хмель,
Пьянящий и сладкий…
Над нами бездонное небо,
Внизу – изумленная Вятка…
Куда ни посмотришь – налево, направо, —
Заходится сердце от шири!
А завтра над этой водой понесутся составы
В объятья Сибири.