Иван Крылов - Полное собрание сочинений. Том 3. Басни, стихотворения, письма

милостивого государя

вашего превосходительства

всепокорнейший и преданный слуга

Иван Крылов.

Милостивая государыня!

Говорят, что Аристотель был едва не проклят всем афинским собором за то, что он женщине приносил приличные Церере жертвоприношения. Я не язычник, но если б изобразить всё почтение, которое я к вам чувствую, то бы попал я под один приговор с Аристо<���то>лем, и всему бы этому виною были ваши привлекательные, ваши любезные качества, которые всякого, кто вас узнает, вводят точно в опасность [стать] сделаться идолопоклонником.

Я не могу вспомнить тех минут, которые случалось мне у вас проводить, чтобы не оглядываться к Москве, как верный [христианин] магометанин, возвращаясь с поклонения, набожно оглядывается к [Иерусалиму] Мекке. «Вот лесть!» скажете вы, и я знаю, что тот, кому случится увидеть мое письмо, будет бранить меня, как льстеца, но зато я надеюсь, что те, которые увидят вас, будут точно за меня стряпчими в этом деле. Но я позабываю, что воображение о ваших достоинствах завлекает меня в похвалы, которые никогда не кончатся, если я дам себе волю, — вы их столько-столько слышите! [Итак]

Я давно, как добрый идолопоклонник, желал принести вам жертву и довольно долго трудился над картинкою [73] [73] «Картинка» , которую Крылов послал при письме, — портрет Екатерины II. Стихи, приложенные к письму, см. выше. Строки: , писавши ее пером с гравировки; наконец, я кончил и, чтоб дело сделать в порядке, засел с музою в уголок и написал стихи. Уже готовился укласть мою посылку, но

говорит Ариост, — сё это вышло совсем иначе, нежели я хотел: картинка пропала. Я начал другую, которую теперь имею честь вам послать, но и эту у меня облили чернилами, так что я нижнюю часть лица принужден был скоблить и снова покрывать. Словом, бедная моя работа так испорчена, что я решился оставить ее недоконченною, но не решился оставить моего предприятия: нет, я еще успеть надеюсь, принявшись в третий раз.

говорит божественный Метастазий в своей «Дидоне», и, кажется, стих сей извлек он из самой глубины сердца человеческого: таковы точно люди, таков точно я во всех делах моих. До сих пор все предприятия мои опровергались, и, кажется, счастье старалось на всяком моем шагу запнуть меня; это было, есть и, может, вечно так будет; но пусть только надежда, мой верный друг, пусть только одна она не отлучается от меня и проводит меня до моего гроба — пусть оставит она меня, когда, переехав Стикс, увижу я на дверях ада страшную надпись:

Надпись ужасная, которою Дант страшнее изобразил ад, нежели множеством других своих стихов. Итак, пусть только тогда она меня оставит, и я по крайней мере скажу, что я в жизни имел утешительного товарища.

Воспоминание моих старых и еще вновь приключившихся мне несчастий и потерей завело меня к скучному, может быть, для вас болтовству; но простите пустыннику, который рад, сыскавши первый случай говорить чувствительному сердцу.

Я встал, дал успокоиться моей памяти и протолкал, так сказать, из головы все мои несчастия, и теперь опять весело продолжаю мое письмо: иначе я бы замучил Вас Еремииным своим плачем. Итак, посылаю вам мою картинку и стихи при ней, каковы они есть.