Михаил Лиознов - 20 глав о любви, или Вечное солнце мятущейся души…

Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность, и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой и ещё того менее ‒ чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.

Имею честь быть, барон, вашим нижайшим и покорнейшим слугою.

26 января 1837 г. Александр Пушкин»

…Так что же послужило толчком для такого письма, об этом читайте в следующих главах…

Как обычно, примем для краткости ряд сокращений: А.С. Пушкин – (А.С.П.), Н.Н. Гончарова – (Н.Н.).

2. «Не вынесла душа поэта позора мелочных обид…»

…О, да! Что только не терзало душу нашего поэта в последние годы жизни! Как невыносимо стало ему тогда жить! В последнее время в 1836 году всё готовило назревавшую пушкинскую катастрофу: царский двор, III отделение, Бенкендорф, жестокая цензура плотным кольцом смыкалась вокруг него. Материальное положение А.С.П. было, по сути, катастрофическим: поэт был скован тяжелыми отношениями с кредиторами и ростовщиками, придворным званием, государственной службой, великосветским бытом, вниманием Бенкендорфа и Николая I. Эта цепь оказалась нерасторжимой…

Задуманный поэтом журнал «Современник» плохо раскупался, потоком шёл небывалый наплыв бесчисленных счетов от мебельщиков, портных, каретников, книгопродавцев, из модных лавок и т.д. Пушкин с начала 1836 года был вынужден постоянно обращаться к ростовщикам: 1 февраля закладывается белая турецкая шаль Натальи Николаевны, 13 марта ‒ даже кофейник, что свидетельствует об остром дефиците…..

А он всё метался, как белка в колесе, вынужденный жить в соответствии с положением в свете…

Кстати, на балах Пушкин старался держаться поодаль от своей прекрасной супруги Натальи Гончаровой, чтобы лишний раз не акцентировать внимание окружающих на том, что он на десять сантиметров ее ниже. Пушкин – 166 см., Н.Н. – 176 см.

…Вот запись в дневнике от 17 сентября 1836 г., сделанная дочкой известного историка Карамзина Софьей Николаевной, которая пишет о Пушкине: «Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд поминутно устремлялся с вызывающим тревогу вниманием на жену и Дантеса, который продолжал те же шутки, что и раньше, ‒ не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросал страстные взгляды на Натали, а под конец все-таки танцевал с ней мазурку. Жалко было смотреть на лицо Пушкина, который стоял в дверях напротив молчаливый, бледный, угрожающий. Боже мой, до чего все это глупо!

Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он согласился, краснея (ты знаешь, как ему претит всякое раболепие), как вдруг вижу ‒ он остановился и повернул назад. «Ну, что же?»‒ «Нет, не пойду, там уж сидит этот граф». ‒ «Какой граф?» ‒ «Дантес, Геккерен, что ли?»».

Добавлю от себя, что А. Пушкин называл так Дантеса, у него он не барон Геккерен, а граф Геккерен. Графом Пушкин назвал его иронически, из глубокого презрения к положению, богатству и титулу этого усыновленного голландского барона.

Позже стало известно, что на одном из зимних балов 1836 года состоялось решительное объяснение меж Натали и Дантесом. Тогда она сказала ему: «Я люблю вас, как ещё в жизни не любила, но никогда не просите у меня ничего, кроме моего сердца, ибо всё прочее не принадлежит мне и я могу быть счастливой, только выполняя мой долг, ‒ пожалейте же меня и продолжайте любить меня всегда также, как любите теперь, и моё чувство будет вам наградой».

… Представьте себе ‒ каково было при этом нашему Пушкину?!?

И как не вспомнить его строки, написанные за два года до этих событий, строки, которым так и не суждено было сбыться:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит ‒

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить… И глядь ‒ как раз ‒ умрем.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля ‒