Array Антология - Лепесток за лепестком

Если бы вы только знали, какие огромные очереди выстраивают на них австралийцы! И, конечно же, японцы. Ведь все периодически видят «Парки юрского периода». Ну а японцы очень любят своих доморощенных «годзилл»… Диномания диноманов.

– Но это-то все еще бы ничего… – А что такое?

– В нашем доме творится что-то страшное, непонятное. Я даже боюсь думать об этом!..

А дальше – дальше нам пришлось разойтись… ибо всю ночь нас здесь держать никто не собирался. Дети, как пчелы, носилась от стенда к стенду. Студенты почтительно сникали над полюбившимися экспонатами. Да и я, на время забыв темный намек, отстраненно повисала над тридасной гигантской – раковиной древних морей, напоминающей окаменевший изгиб бедер, наблюдала ужасный череп перейазавра из Северо-Двинской галереи, лично созерцала горгонопий. А также ужасалась и потрясалась треугольным крокодилообразным черепом лабиринтодонта.

Всего не расскажешь. Но темный намек слегка загородил от меня даже самый великолепный и впечатляющий экспонат, стоящий в зале мезозоя, – гигантский скелет диплодока.

И мы вернулись в свой спальный район. Улеглась и я, флегматично размышляя о том, что динозавры – это всего лишь отряд. 800 родов… 1700 видов… И мне привиделся тяжелый, в прямом и переносном смысле, сон…

Сначала явилось слово: «сейсмозавр».

«Что это, ах, что это?» – суматошно думало мое сонное «я». Маленькое сонное «я». И опять над маленьким «я» нависло злое слово «сейсмозавр – сейсмозавр-р!». Из последних сил вопрошало в никуда мое исчезающе-малое «я»:

– Что есть сей сейсмозавр?

– Сейсмозавр – сотрясатель земли.

А потом приснилась некая отрядная песня, спетая грубыми, очень грубыми голосами:

И так повторялось на трех языках: русском, немецком, латинском.

…И вот осенью, когда волей-неволей надо оживать, «приба-рахляться» – от холодов спасаться, меня принесло-привело опять сюда, где, кажется, кончается мир, раздробляясь на мирки чудесных, умопомрачительных творений…

Я купила билет и вошла, «смело и упруго», и сразу заметила, что здесь, в тихом омуте дремлющей натуры, неотвратимо и необратимо, но «что-то не так»…

Мамонт Трофимова все так же украшал центр вводного зала. Все так же вздымалась ввысь высокохудожественная пирамида видов, на вершине которой зябли люди – «венцы творенья» – и ниспадали вниз головой – и все звери вслед за ними в зеркальный омут…

Но все это было мутно. Зеркальное подножье пирамиды видов давно не протирали. Или – скорее всего – желтый, муторно-экономный свет давил и гасил всю прелесть музея, его органной архитектуры…

И опять я стояла и смотрела в эти зеркала, время от времени поднимая очи горе… Чья-то осторожная рука дотронулась до моего правого плеча… Я оглянулась и тут же узнала ту тетку в синем халате, что поведала мне о «гастролях динозавров». Узнав меня где-то через полгода, она очень даже бесцеремонно отводит меня в сторону и предлагает «убедиться самой». И меня, оторопевшую и заинтригованную, она проводит по параллельным по отношению к демонстрационным залам коридорам и ходам, тупичкам; показывает незаметные окошечки и, наконец, место, «где можно пересидеть» в зале мезозоя, – малюсенький треугольный закуток, где обыкновенно хранились причиндалы уборщиц, закуток с банкеточкой, обитой красным дерматином (или с «топчанчиком», как говорила тетка).

И странным театральным шепотом она добавила:

– Здесь будет основное «мероприятие».

На естественные вопросы – «что за дела?» и «почему именно я?» – она ответила: – Мне в прошлый раз показалось, что вы смелая… А я старая, да и выгонят. А вам с собой больше никого нельзя взять: здесь места на одного-то человека мало. Заметят. Опасно. В этом… в этом закутке, если осмелитесь, станете свидетелем во времени… Чего? – Я конкретно не знаю, но ходят слухи, и немалые. Ходят слухи, но очень, очень тихо. Слухи ходят на цыпочках… Да, вот что: возьмите с собой бутерброды, перекусить. Сидеть придется всю ночь… И я отчего-то отчетливо согласилась.

По нашему тайному сговору я должна была явиться после ухода последних посетителей.

Был благостно-тихий, прощально-приветливый, немного тревожный, как вальсы Чаплина, осенний всепонимающий вечер.

Я несла с собой авоську. Да, это слово уже придется взять в кавычки: недавно я попросила в киоске «авоську», но вполне русскоязычная по виду продавщица мне недовольно и после долгого, напряженного размышления вымолвила: – «Авоська» – что это? Может, пакет?