Вера Орловская - Многоточие дождя…

Тюльпанов зонтики открыты навсегда —
уже напоминают больше маки:
распахнутая красота – беда —
предугасанья маяки
На море шторм
а на горе покой —
нетронутый спускающимся небом
Какой был сон когда б не грянул гром
и чаек белопенных сонм
касаньем крыл не скрыл меня во сне бы:
я видела тюльпаны под окном
что из земли выходят в день апреля
и до сих пор меня собою греют
как черное латинское вино —
на дне их чаш не тлеют угольки:
у девочки в зрачках такие же агаты
и губы красные – как будто виноваты
и пальцы гибкие на стебельке руки

Выворачиваешь себя наизнанку
со всеми швами —
узлами —
уязвимостью новой кожи
где на каждую ранку
влагая душу
мама уже не подует
потому что оттуда она не может
Но все твои двери
открываются только наружу
Осени лошадь гнедую
погоняют ветра со свистом
Но есть такое поверье
что Господь приходит в любом обличье —
даже в образе атеиста
с кем ты споришь неистово
(между вами одно отличье —
способность слышать внимая)
Мы все оглохли
от навязанных смыслов
И жизнь в картинках – немая:
доносит лишь вздохи
с выступающих в море мысов
с трех сторон объятых водой
и с одной лишь – возможность выжить:
это подняться немного выше —
вверх протянув над собой ладонь

Прошлое – сон приснившийся нынешней ночью
или иначе: я себя вижу воочью
из времени где не начато стихотворение —
кровотворение
общей системы
в которую вписаны мы
земными генами
вместе со всеми:
инфузориями
гениями

До полуночи лягу,
свет погашу
сон попрошу:
«Сон-Самсон,
приди со всех сторон:
если будет мне отрада —
приснись чистая вода,
если будет мне беда —
приснись мутная вода»

Сон да Сонница
снова ссорятся:
слова словятся —
кто сильней кого?

– Возьму посох,
взмахну разок —
чтоб ты, день, посох

Ночь черна —
яма без дна —
страшна без сна.

– Я Сонница —
пальцы на веки:
ясный лицом,
усни навеки,
пробудишься на миг —
опять уснешь.
Объятьями моими,
милый,
побрезгуешь иль губы отведешь?

Я тебя обниму,
с собой положу,
поглажу:
ты – жена моя
любимая —
споешь песню долгую,
как дорога
по белому снегу,
по русскому лесу,
по следу бесову —
(чур меня, чур!).
Я спать хочу.

Меня малое дитя
семеро нянек глядят:
«Ты закрой глазки-ягодки,
моя пташечка,
моя сладенька…
Уже ночь коней пасет
на лугах —
они воду пьют,
головой трясут,
на себе несут
всадника.
Как ты вырастишь —
сядешь на коня:
вспоминай меня,
матушка.

Отведи рукой слезы с глаз —
тучи черные —
отведи дожди.
Дивно светло мне.
Шаг ступил – ослеп,
и уснул, как был —
на коне верхом.
И проспал три дня —
без пути пришел…

Головой встряхнул —
чистый снег слетел —
следянил следы:
и видать идти,
да попробуйте.

Помолись за меня перед образом
и свечу поставь во здравие
раба божьего – позабыл, как звать…

Помню даль вела —
на порог взошла
дева белая:
повела рукой —
чудный город встал:
был он звездчатый, как написанный…
«Заходи – живи, это терем мой —
засмеялась так,
не скучай один —
поиграй вот на дудочке…»

Приложил к губам горько дерево —
заиграл разок – оно треснуло,
и по срезинкам потекла вода,
и была она цвета красного.

«Не тужи, дружок», —
и дает еще краше дудочку.
Заиграл разок – стала черною,
будто жгли ее в печи огненной.

Головой встряхнул —
и открыл глаза:
не идет мой конь,
как вкопанный.
Впереди огонь,
позади стоит дева белая —
рукой машет мне…

Слышать дождь.
Видеть ночь:
у виска – дождь,
от зрачка – ночь.
Я в горящем оперенье —
я в парении полета:
в глубину спустилось зренье —
так и вижу: смотрит кто-то
из меня,
как из окна.

Сон – во дне.
Сон – во сне.
Сон – во всех
моих суставах.
Завязал да туго свил:
сон – отрада,
сон – отрава,
сон – в крови