Саша Андер - Фаталь оргазм

В висящем зеркале над раковиной
и фонтанирующим краном
искривляется до неузнаваемых черт лицо:
эта физиономия
в помутнении будто без глаз
говорит лишь о полоумном,
безумном будущем,
к которому могла бы привести
повышенная чувственность
на экстатических границах
эротики переживаний „из души“;

Хотелось думать не об этом
– и думалось все же другое —
как различались,
в услышанном парфюмном шлейфе,
Вы,
возникший в воспоминании может
– тогда лишь и стало возможным
восстановить витающий запах,
от Ваших одежд и кожи,
это были ведь Вы
– Ваш запах —
танцующийся,
стелющийся сигаретным дымом,
под Thick as a Brick;
Из детства тянутся,
как та самая боль,
шальные фантазии – садят,
а в комнатах
смирны и ладана лампады
чадят,
отойдя от стихотворной формы и того,
что Вы находили пошлой искусственностью.
Как вернуть в памяти присутствие тех,
с кем не
решился перемолвиться словом?

Речушка, разливаясь большим током
– памятует
кометой ночной
в купании дня.
У перевернутой лодки рыбацкой
блеснет
неподалеку кто-то, оставив круги.
Она же плескаясь о былом своем
прошепчет,
когда ещё косой потоков серебрила
на журчанье птиц с ветвей фырканье лис.
Чудо ли это, или сил сна опасных?
От испуга
и тайного влечения откровений
вниз
завлекает нырнуть,
вглубь того потока,
которым она говорит,
трепетающая сердцем пловца Лета —
глаза наполняют млечные воды,
тишину рыбью бессловесно сплетает;
того, кто услышал ее,
далеко унося.

В поцелуе хладнокровной шеи
слышится
как вблизи ворчат
рептилии в стороне:
«Прости, мне придется убить тебя
Ведь только так я буду знать точно,
Что между нами ничего и никогда…»
– попсится в ушах
тотально,
надоело и безнадежно,
слепляя легкие повторами
каждодневных разговоров.
.
Не набегая на небеса
в беспросветные загулы,
стреляя по пути штакеты
посланником не открывшихся
под ними круглосуточных ларьков.
И хоть стоны в ванной нагревают
до кипенья кровь,
но счастье в жизни
не обреченным на шуканье дуракам,
распивающих нектар распада
жемчужных плодов историй
среди реликтов в глумливом паноптикуме миров,
доставшимся после изнасилования Евы
невинным Адамом,
пустившим слепой
мутаген правещества
в проблесках разорванного панно
учиненной следственности.

Любовь всегда взаимна, —
кто-то со сцены сказал;
и я зашедши в эти слова,
сверяю с тех пор свое время,
в сомненьях все боле —
истязаю себя,
но образ твой
поймать же я не в силах.

Ты скрываешься средь лиц —
папоротников теней;
люди лунного света
незаметно уходят в землю,
ближе к деревянным гробам,
где с первых водных потоков
все высыхло.
Но в эту весну,
в каждую весну,
пока сочится
вакхическая кровь,
они живы все —
и я среди них тебя искал.

Ночи бьются вдребезги:
под стерильной голубой кожицей
досаждают красками органы,
растекаясь по полу;
тела прекрасные
случаются
без шансов дохлые.
Птенчики взлетают
и не опадают
листьями в болота торфЯные
и ластятся души
в дни промозглые
друзья пляшут,
разговаривают,
без стыда уединяются любовники…
Призывается все
как во сне мерцанием,
под болтанием бычьей туши
под присмотром
служанки в платье
к батарее наручниками прикованной.
Куда бежишь теперь нагая, девица?
Глаза все в бешенстве бегают,
все злее становятся,
да не приостановятся
и вскипает кровь
насыщенная анатомией —
расчлененка внесезонная
заготовлена для нас!
Будет ли спасение для всех
вдали от Загреба?
Какие могут быть расклады,
пролетевший птенчик?

Духота сжимает плечи,
под синевой
птицы летят,
а я все отчаянно думаю,
где ты?
Красный занавес застилает глаза.
И я падаю на пятилетний матрас,
поднимая к потолку
пыль – одну из причин
удуший посреди сна,
чрезмерно присовокупив алкоголя,
согласно максиме вредной привычки.
Прекратить писать
не позволяет что-то,
и замолчать говорливое лишне тянет
всегда
– не безбрежно затоптана земля —
семя взойдет позже
в тех
райских садах.
Но не подпускает и колется куст угрызений:
ночи проходят в тесноте
перепавших накоротке со —
единений – не оправдательного распада,
подчиняя все извинять тобою – постой;
пусть дождь раскаяния все смоет
и шелуха сойдет
во вешние воды,
в головокружении цветения:
мы еще, по-прежнему, живы́.